– Чем же они на меня похожи? – все больше теряясь, спросил он.
– У Антона ваша манера говорить, – сказала Вера.
– То есть?
– Отрывистая и точная. А это ведь изнутри идет. Значит, он внутренне на вас похож. Хотя внешне кажется, что не очень.
Всеми чертами лица Антон был похож на Алену. Но при этом у него совсем не было с ней сходства, того простого внешнего сходства, которое так любят обнаруживать дедушки и бабушки: «А носик у нас мамочкин! А ротик у нас папочкин!» У Антона и ротик, и носик были мамочкины, но сходства с Аленой не было. Павел не понимал, как такое может быть. Вера каким-то загадочным образом поняла это сразу.
– А Гришка?
Павлу все интереснее было ее слушать. Хотя то, что он при этом чувствовал, все-таки называлось не интересом, а иначе.
– А Гриша просто копия вы.
– Ну да! По-моему, у него-то со мной уж точно ничего общего. Глаза совсем другие, волосы… Какое же сходство?
Вера улыбнулась его непонятливости.
– Это же неважно, – сказала она. – Глаза, волосы… Это не имеет никакого значения.
– Ладно, пусть глаза и волосы неважно. Но я никогда не был таким, как он, – помолчав, сказал Павел. – Я всегда был обыкновенный человек. Защищенный от чего угодно.
– Вы думаете?
Тут она, кажется, наконец поняла, что их разговор приобретает какой-то странный характер. Едва ли его можно было объяснить даже шампанским: она выпила всего один бокал, а Павел и вовсе лишь пригубил из вежливости. Она покраснела – необычно, одним алым пятнышком у виска – и опустила глаза. Павлу жалко стало не видеть ее глаз. Но он не знал, что сказать или сделать, чтобы она подняла их снова.
Неловкость разрядил Гришка, который, наглядевшись на лошадь, вернулся к столику.
– А мороженое твое растаяло, – торопливо сказала Вера.
Гришка не ответил. Взглянув на него, Павел сразу понял, что его снедает какая-то мысль. Как грусть-тоска снедала князя Гвидона? Он насторожился – у Гришки часто бывало, что какая-нибудь гнетущая мысль поселялась в нем слишком глубоко. Тогда ее не выманить было никакими средствами, и вообще непонятно было, что с ним делать. Павлу в таких случаях казалось, что Гришка тает на глазах.
Главное, что это могло начаться в любую минуту и неизвестно от чего. Павел испугался, что именно это сейчас и случилось.
– Что? – спросил он.
Он постарался, чтобы в голосе не послышалось тревоги.
Гришка молчал.
– Что, Гриша? – повторила тот же вопрос Вера.
Она как раз ничего не старалась скрыть – ее голос так и дышал тревогой.
«Зачем она спрашивает? – сердито подумал Павел. – Только хуже сделает!»
Но, к его полному изумлению, Гришка вдруг Вере ответил:
– Знаете, Антон, наверное, не будет ходить к вам в школу. Вы на нас за это обидитесь?
Он смотрел на Веру печальными карими глазами, как будто ожидал от нее ответа, от которого зависела его жизнь.
– А я знаю, – сказала Вера. – Я знаю, что Антон не хочет заниматься английским.
– А как вы знаете? – удивился Гришка. – Он вам сказал, да?
– Я сама догадалась. Это не очень трудно.
– А я никогда не могу догадаться, чего Антон хочет, – вздохнул Гришка. – И про Мишу тоже не могу.
– Просто они уже большие, – сказал Павел. – Вырастешь – будешь догадываться.
– Наверное, все равно не буду. Они не большие. Они другие.
– Я нисколько не обижусь, если Антон не будет ходить в школу, – сказала Вера. – А ты можешь ходить туда, несмотря ни на что.
– Правда? – В Гришкиных глазах мелькнула робкая радость. – А… А вы меня не испугаетесь? – решившись, выпалил он.
Павел ожидал, что Вера засмеется такому вопросу. Наверное, Гришка ожидал того тоже: короткая радость снова сменилась в его глазах печалью.
– Нет, – ответила Вера.
Она не стала ни удивленно переспрашивать, чего же должна испугаться, ни даже объяснять, что в Гришке нет ничего страшного. Вообще-то Гришка не любил коротких ответов – от Павла он ждал объяснений всегда и по любому поводу. Но в Верин короткий ответ объяснение уже было свернуто, как в тугую пружину. Оно было в тоне ее голоса и еще больше – в ее глазах. Ее взгляд пронизывал мир насквозь, и мир весь держался на нем, как яблоко на ветке, и был так же гармоничен, как яблоко.
Даже Павлу показалось, что это так, хотя он-то прекрасно знал, что гармония совсем не главное качество мира. А Гришкино лицо и вовсе прояснело и даже зарумянилось в самом деле как яблочко. Он был так взволнован и от волнения так растерян, что не знал, что сказать и сделать.
– Вера Игнатьевна завтра нам позвонит и скажет, когда у тебя начнутся занятия, – сказал Павел. – А сегодня домой пора. Мы и так у нее целый день отняли.
Вера встала из-за стола.
– Спасибо, – сказала она. – Я провела этот день прекрасно. Как в шесть лет.
– Почему? – удивился Павел.
– Ну как же? – улыбнулась она. – В том же самом кафе.
Летом московские улицы пустели. Верин «Ниссан» быстро исчез в неплотном потоке машин. Странное чувство охватило Павла, когда он перестал ее видеть. Он не сразу понял, что это с ним, а когда понял, то удивился так, будто обнаружил, что знает марсианский язык.
Когда Вера исчезла, он почувствовал растерянность. Этого быть не могло, он не чувствовал растерянности никогда в жизни, он вообще знал о ее существовании только потому, что часто наблюдал ее в других людях! Но это было так: он стоял посреди широкой Тверской и чувствовал себя как ребенок, оказавшийся в большом городе в полном одиночестве и не знающий, что ему делать.
Но тут собственный ребенок подергал его за ремень джинсов, и Павел пришел в себя.
– Я никогда не видел такой тети, – сказал Гришка.
– Я тоже, – ответил Павел.
А какой – такой? Ничего он не понимал!
По дороге домой Гришка уснул, и Павел обрадовался этому, хотя вообще-то любил неторопливо разговаривать с ним в машине, слушать, как неожиданно он объясняет все, что видит за окном, и время от времени ловить его доверчивый взгляд в зеркальце заднего вида. Но сегодняшний разговор с Верой – о том, что дети на него похожи, да и вообще обо всем, – разбередил душу, и Павел радовался, что никто не мешает ему думать и вспоминать.
Мама говорила:
– Цель брака – дети, а если не собираешься иметь детей, то можно обойтись и так.
Отец умер, когда ей было сорок, детей она к тому времени иметь уже не собиралась и больше замуж не выходила. Мама была последовательна во всем, не зря же всю жизнь преподавала марксизм-ленинизм на истфаке.
Павел о цели брака не думал, он вообще не любил всяческие глобальные рассуждения, но в принципе был с мамой согласен и именно поэтому в мыслях не держал жениться, хотя ему уже стукнуло тридцать. Дети были ему безразличны, а насчет «и так» у него проблем не было: женщины считали его мужчиной «с интригой», хотя Павел, убей бог, не понимал, в чем они таковую интригу находят, – он казался самому себе совершенно обыкновенным. Но, как бы там ни было, недостатка в женском внимании не ощущал точно. Хотя и в Бауманке, где он учился, и в баллистической лаборатории МВД, где потом работал, женщин было не в избытке.
