Кое-кому за закрытыми дверями подносили рюмку водки. Но в Рейнснесе водку подносили далеко не всем покупателям. Кому подносить, решал Нильс.
На синей кухне Олине водкой не угощали никого. Лишь иногда сама Олине позволяла себе плеснуть немного в кофе, как она говорила — для разжижения крови.
В гостиную, где матушка Карен предлагала гостям вишневую наливку, допускались лишь избранные.
У Дины гости бывали и того реже. Когда в усадьбу кто-нибудь приезжал, это были гости Рейнснеса и их всех угощали в столовой.
Нильс любил предрождественские дни. Товар брали бойко, выручка была хорошая. Чем лучше шли дела, тем сильнее Нильс морщил лоб, такая у него была привычка.
Вот и в этот сочельник на лбу у него залегли глубокие складки, когда он осматривал полупустые полки и пустые склады в лавке и пакгаузах. У него был вид разорившегося человека.
В лавку, посвистывая, в праздничной рубашке, вошел Андерс, и Нильс упавшим голосом сообщил ему, что муки осталось маловато и, пожалуй, для Лофотенов не хватит.
Андерс засмеялся. Его забавляло напускное огорчение брата из-за опустевших полок и кладовых. Но случалось, Андерс ломал голову, пытаясь понять, почему торговля приносит такой небольшой доход. Покупателей у них было много, и все достаточно солидные. Да и те, кого они снаряжали на промысел, тоже были люди надежные и расплачивались либо рыбой, либо деньгами после окончания путины.
Когда за последним покупателем закрылись двери, Нильс отправился на свою одинокую литургию. Он служил ее в конторе за запертой дверью и задернутыми занавесками.
Свои дары он тщательно упаковал в два толстых конверта и положил их на стол. Потом увернул фитиль в лампе и приблизился к алтарю с одним из конвертов.
Дубовый умывальник с мраморной доской, эмалированной раковиной и вделанной в нее мыльницей был очень тяжел. Торжественно, навалившись всем телом, Нильс сдвинул его с места. Неприкрепленная половица смотрела на него всеми своими сучками.
При неярком свете он извлек жестяную коробку, открыл и принес ей последнюю жертву.
Потом все снова вернулось на свое место.
Деньги, проведенные по бухгалтерским книгам, Нильс запер в железный шкаф.
Наконец он закурил трубку и оглядел комнату. Все было в порядке. Наступил праздник.
Нильса огорчало только одно обстоятельство: у него недавно исчезла карта Америки. Все время лежала на столе. И вдруг ее там не оказалось.
Он обыскал все. Спрашивал у приказчика Петера. Но тот клялся и божился, что ничего не видел.
Нильс понимал: пока в Рейнснесе живут Стине и Ханна, жениться он не сможет. Это заставило его принять серьезное решение. Он раздобыл карту Америки. Но она пропала.
В пять часов в Рейнснесе, по обычаю, подавали мёлье — кусочки пресной лепешки в мясном бульоне. Водку и пиво. И к этому времени все старались закончить свои дела.
В нынешнем году к ним присоединился и Нильс. Из-за Лео он теперь предпочитал есть в столовой вместе со всеми.
К тому же он надеялся угадать по лицам, кто взял его карту.
Столы для всех были накрыты в столовой. На кухне в сочельник не ел никто. Такой порядок завела матушка Карен, когда приехала в Рейнснес.
Правда, не все чувствовали себя в столовой уютно. Люди едва решались говорить друг с другом из страха показаться неучтивыми или сказать что-нибудь неподходящее.
Лео и Андерс разряжали атмосферу, шутя с детьми. Постепенно, один за другим, начали посмеиваться и остальные. И наконец уже смеялись все.
Матушка Карен сидела перед зажженной елкой. Дом благоухал благолепием и торжественностью. В плетеных бумажных корзиночках стояли изюм, пряники и бурый сахар. Но без разрешения матушки Карен их не трогали.
Она сидела в кресле у стола и читала Евангелие. Сначала по-норвежски. Потом по-немецки, чтобы, как она сказала, порадовать господина Лео.
Вениамин и Ханна истомились от ожидания, им не терпелось поскорее получить подарки и сласти. Мало того что чтение Евангелия казалось им бесконечным, они воспринимали его как преждевременное наказание Божье.
С тех пор у них появилась своя поговорка: «А теперь она будет читать еще и по-немецки!»
Дина текла по комнате, словно широкая сверкающая река, в синем бархатном платье с атласной вставкой на груди. Она не отводила взгляд и выглядела вполне миролюбиво. Когда она играла псалмы, пальцы ее как будто ласкали клавиши.
Лео запевал, на нем была белая полотняная рубашка с широкими рукавами и кружевными манжетами. Серебряная брошь на вороте и черный жилет.
В честь Трех Святых Царей зажгли две свечи, которые по обыкновению горели в сочельник на пианино. Они отражались в серебряных блюдцах, на которых стояли. Свечи оплывали. К концу вечера блюдца были залиты причудливо застывшим стеарином.
Эти свечи в честь Трех Святых Царей делала Стине. Одну для Ханны, другую для Вениамина, хотя матушка Карен настойчиво повторяла, что они сделаны в честь Иисуса Христа.
Перед Рождеством в усадьбе работал приходящий сапожник, и работникам было нетрудно угадать, что лежит в предназначенных для них пакетах. Вскоре все они уже примеряли новые башмаки.
Лео встал и спел русскую песню обо всех башмаках, что ходят по свету.
Ханна и Вениамин пели вместе с ним. Они пели на своем, особом языке. Фальшиво и серьезно.
Волосы у матушки Карен были красиво уложены, на шее — кружевной воротничок. К концу вечера она устала. Неожиданно в комнате появилась Ертрюд, она погладила матушку Карен по бледной морщинистой щеке. И матушка Карен задремала.
Олине разрешила ухаживать за собой. У нее на щиколотке была язва, которая увеличилась после всех рождественских хлопот.
Стине варила мази из меда и трав и прикладывала их Олине к ноге. Но это не помогло.
Лео заявил, что Олине не должна двигаться: за ней надо ухаживать, пока у нее не заживет язва. Теперь преданный взгляд Олине всюду следовал за ним. Как в свое время за Иаковом.
Стине мучилась непонятной тревогой. Иногда она поглядывала на Нильса, словно смотрела, хорошо ли выскоблен пол. Задумчиво и с удовлетворением. Глаза у нее были темнее, а лицо еще золотистее, чем обычно. Волосы она заплела в косы и уложила пучком на затылке. Но красоту ее затылка пучок не скрывал.
Юхан вспоминал, как в Рейнснесе праздновали Рождество, когда он был маленький. Вот Ингеборг зажигает свечи, вот матушка Карен читает вслух Библию. Вот Иаков, он еще днем успел выпить с работниками, и лицо у него пылает.
Юхан вдруг почувствовал себя по-детски обиженным и обездоленным, когда матушка Карен посадила к себе на колени Вениамина и Ханну. Он стыдился этого чувства и пытался искупить вину дружеским отношением ко всем, и особенно к детям.
