Час спустя она все еще лежала без сна. Она чувствовала себя глубоко несчастной, разочарованной, обманутой. Нет, дело было не в Сэме и не в том, что между ними произошло. Она сама не знала, почему ей так плохо.
Может быть, любовь – это нечто вроде какого-нибудь редкостного деликатеса, как, например, икра, которая не всем и не сразу приходится по вкусу; может быть, ею надо заниматься почаще, чтобы привыкнуть. Хорошо бы поговорить с Аннабел, чтобы выяснить – вдруг она, Клер, делала что-нибудь не так, как надо.
Еще через пару часов Клер потихоньку, изо всех сил стараясь не разбудить Сэма, встала и ощупью добралась до туалета. Медленно, бесшумно она закрыла дверь и принялась шарить по стенам в поисках выключателя. Когда, наконец, свет зажегся, она, лишь мельком взглянув на голую растрепанную фигуру в зеркале, включила воду, чтобы заглушить то, что собиралась сделать. Потом она вымыла руки – обычно она и не вспоминала об этом, разве что в дамской комнате во время какого-нибудь бала, когда она знала, что на нее смотрят. Подсознательно Клер надеялась, что вполне естественный и оправданный в этой ситуации шум воды разбудит Сэма, но этого не случилось.
Начало светать, а Клер все еще тихо плакала, закрыв лицо руками. Потом она все-таки задремала.
Вскоре после восхода солнца Сэм проснулся и снова принялся ласкать Клер. Потом он отправился в душ, и она слышала, как он там насвистывает. По всей видимости, он чувствовал себя прекрасно.
В одиннадцать из ресторана, расположенного на первом этаже, им прислали завтрак на две персоны. Клер есть не хотелось, но Сэм настаивал, и она попросила горячего молока и тост. Сэм же заказал для себя полный английский завтрак.
Они завтракали в бежевой атласной постели с декоративным изголовьем, и Клер испытывала известную неловкость от того, что она жует свой тост с мармеладом, сидя вот так, с обнаженной грудью, среди пышных подушек. Но постепенно ее стали занимать другие мысли. Ей нестерпимо хотелось узнать как можно больше про развод Сэма, и, прихлебывая молоко, она обдумывала, как бы потактичнее затронуть эту тему.
Сэм уже успел рассказать ей о своих родителях. Эмигрировав в свое время из России, они поселились в Нью-Йорке и много лет проработали на Седьмой авеню; отец был портным, мать – гладильщицей. Других детей, кроме Сэма, у них не было.
– Наверное, все тебя расспрашивают, как и почему ты занялся шоу-бизнесом, – издали начала Клер.
– Да нет. Никто, кроме тебя, как-то не горит желанием знать обо мне что бы то ни было. А в шоу-бизнес я попал благодаря моей первой жене.
– Первой?!
– Да. Мы с ней познакомились во время одного из моих отпусков. (Клер знала, что в военные годы Сэм был на флоте офицером интендантской службы.) Я всегда старался выбираться в Лос-Анджелес. (Ну, разумеется: ведь в военном, набитом моряками Сан-Диего женщин практически не было.) А когда я вышел в отставку, мы поженились. Это было в сорок пятом. Я устроился в одном супермаркете – ничего другого найти не удалось. А Шейла была помощником редактора в „Метро-Голдвин-Майер". Ей приходилось читать кучи сценариев. Временами она совсем зашивалась; тогда я читал за нее и писал рецензии. Она говорила, что у меня это здорово получается. Спасибо флоту – это там я научился зрить в корень.
– А когда вы расстались? – робко поинтересовалась Клер.
– Довольно скоро – через несколько месяцев. Она сбежала в Торонто с одним парнем, но тут обнаружилось, что она беременна от меня – на четвертом месяце. Ну, парень и бросил ее. Я больше с ней не виделся. А ребенок родился мертвым.
– Мне жаль, Сэм, – сказала Клер. Но на самом деле она почувствовала облегчение: слава Богу, не будет ни угроз, ни страстей, ни соперничества. – Но как же все-таки ты стал продюсером?
– Я поступил в вечернюю школу, чтобы научиться писать сценарии, а в один прекрасный день взял и отнес главному редактору литературной части „Парамаунта" целую папку рецензий, которые делал когда-то для „Метро-Голдвин-Майер". Через несколько месяцев им понадобился помощник редактора, и взяли меня. – Сэм счел излишним посвящать Клер в такие подробности, как его бурный роман с Роной, заведующей литературной частью.
– А потом?
– В сорок восьмом году мне в руки попал один сценарий на морскую тему под названием „Жизнь среди океанских волн". Я оценил его как „ЧС".
– „ЧС"? А что это такое?
– „Чушь собачья". В общем, мы его не взяли. А потом я познакомился с автором…
Сэм позвонил ему, представившись независимым продюсером, особо заинтересованным в морской тематике, и они договорились пообедать вместе в „Чейзенз". За обедом Сэму удалось убедить этого парня подписать контракт, предоставлявший ему, Сэму Шапиро, на три года эксклюзивные права на заново переписанный сценарий, а также пятнадцать процентов от той суммы, за которую Сэму удалось бы его продать. Сценарист согласился также на половинное участие Сэма в доходах, потому что, в конце концов, он ничего не терял: все, кому он предлагал прежде свой сценарий, отвергли его, а сейчас, в случае удачи, даже его агент оказался бы в выигрыше.
– Мы переписали сценарий в расчете на костюмный фильм, – продолжал Сэм, – и назвали его „Выжиматель ветра". Я уговорил… одну знакомую показать его своему шефу; тот прочел и пожелал приобрести его, но я сказал, что хочу делать этот фильм сам. Студию такой вариант не устроил, но они показали сценарий Богарту, и он ему понравился. Вот тут-то „Парамаунт" и согласился на мои условия, а я согласился на их деньги. Они дали мне в ассистенты опытного парня… „Выжиматель" здорово пошел. Потом мы с Боги сделали „китобоя", а уж после этого не я приходил к ним с предложениями, а они начали приходить ко мне. Ты хочешь знать еще что-нибудь?
– А у тебя были… еще жены? – тихо спросила Клер. Сэм рассмеялся и поцеловал ее в лоб.
– Значит, рот до чего ты на самом деле докапывалась! Да, была еще одна. В общей сложности на моем счету два брака – для Лос-Анджелеса это совсем не много. Мы с Луизой были вместе пять лет, потом поженились и протянули еще три года. Детей не было.
– Это все?
– Все. Честное слово.
– Ума не приложу, как рассказать бабушке, – задумчиво проговорила Клер.
– А есть ли необходимость рассказывать ей прямо сейчас?
Съемки „Пшеничных гонок" были закончены; наступил этап монтажа и озвучивания. На него ушло три месяца. То было время, когда все занятые в производстве картины работали как сумасшедшие, но это всеобщее сумасшествие направлялось железной рукой Сэма в единое русло и к единой цели: фильм должен был выйти на экраны к Рождеству.
Несколько раз Сэм летал в Лос-Анджелес: вначале договариваться с кинотеатрами о стоимости и времени проката, потом для организации предварительных просмотров, во время которых они с режиссером сидели в зале среди зрителей и, наблюдая за их реакцией, при свете карманных фонариков делали в блокнотах пометки: такой-то эпизод слишком затянут, в такой-то момент публика вдруг начала смеяться или, наоборот (что еще хуже), не засмеялась там, где ей полагалось бы это сделать.
