…В хирургическом кабинете, куда была доставлена большая, Йохим следил за медсестрой, снимающей повязки. Пальцы сестры работали ловко и быстро, порхая над белым коконом, но ему это процедура казалась бесконечной. Уже были размотаны кипы бинтов, а маска оставалась и Йохим начал сомневаться, окажется ли под ней лицо, которое он так ждал: в детстве его потрясли кадры английского фильма, в котором человек-невидимка, освободившись от бинтов, попросту исчез. Чтобы успокоиться он отошел в сторону, изучая хирургические инструменты, разложенные в эмалированном лотке. «Готово, доктор», — раздался за спиной голос медсестры. Йохим обернулся и на мгновение, как тогда, в самом начале медицинского поприща его случайный гость и мученик — зажмурил глаза и впился ногтями в ладони, стараясь собраться с духом.
Через минуту, вооруженный пинцетом с зеркальцем, он был только доктором Динстлером, изучающим рабочий материал, а буря эмоций, всколыхнувшаяся поначалу, была поспешно подавлена и спрятана в дальний ящик сознания — до последующего разбирательства.
Поверхностные повреждения лица мадмуазель Грави затягивались, покрывая, как травка в поле, оставленные боем воронки и рытвины. Волосы, сбритые от правого уха до темени, уже торчали мягким ежиком, открывая лиловато-зеленую гематому, залившую скулу и рассеченную большим вспяченным рубцом до самого глаза. Изуродованный нос, подбородок с рваным швом, стянутым скобками, заплывший= неоткрывающийся глаз и верхняя губа искривленного, нехотя усмехающегося рта вопили о жесточайшем насилии, совершенном слепой варварской силой.
Доктор Динстлер внимательно изучал раны, боясь признаться что не находил теперь знакомых черт в хаосе искромсанной плоти. Да и так ли это? Не наваждение ли, не хитрое ли изобретение изощренного воображения, все эти «узнавания», скрытые замыслы судьбы и призывы к Деянию?
И в эту ночь он не мог уснуть от предельного напряжения и усталости. Его мысли метались, шарахаясь в тупики, чувства вопили противоречивым разноголосьем и чем дальше — тем меньше он понимал, что-либо ощущая, что сходит с ума. Порывшись в аптечке, Йохим в отчаянии проглотил три таблетки снотворного, оставленного Нелли, хотя до этого не употребил и одной.
И проснулся на рассвете, проспав всего четыре часа, с ясной головой и бодрящим предвкушением интересного дела, по которому давно уже чешутся руки.
К вечеру на его столе, заваленном фолиантами научных трудов, лежали три аккуратных листа бумаги с подробным описанием цикла операций. Дотошный план с пунктами и подпунктами шаг за шагом прослеживал все этапы лицевой пластики, предусматривая на каждой ступени возможность трех вариантов — от отрицательного до самого благоприятного. С этими листками к семи часам вечера Динстлер явился к шефу.
Арман Леже слегка нервничал. Он спрашивал себя, не минутный ли порыв заставил его поручить судьбу Грави Динстлеру? Утром у Леже состоялся телефонный разговор с Брауном.
— Арман, я уверен, что ты хорошо подумал, назначив ведущим хирургом Динстлера. Я не сомневаюсь в человеческих качества этого юноши, возможно так же, что он блестящий профессионал. Но когда есть ты, твой опыт и твои руки… Пойми, Алиса дорога мне, как собственная дочь, я не имею права рисковать. Я должен быть уверен, что твой расчет имеет веские основания, голос Брауна в трубке вопросительно затих.
— Ты ждешь, Остин, что бы я тебя переубедил, — вздохнул, решившись на малоприятное признание профессор. Это длинный разговор. Могу сказать одно тебе я признаюсь: пару раз я смотрел на этого парня с открытым ртом и думал: «стареешь, Арман, тебе на такое уже не подняться». Я лгал самому себе — подняться на такое я не мог никогда. Я думаю, у него особый, запредельный дар… Ты знаешь, Остин, я далек от мистики, но здесь я засек такие моменты, которые никому, понимаешь никому, без поддержки свыше было бы не одолеть. А он творит чудеса и сам не замечает — сила дается ему запросто, даром. Этакий легкокрылый Моцарт… Не знаю… Назови это везением, талантом, одаренностью… Динстлер бывает разным, но в этом случае, с этой твоей Алисой — он будет гением. Я ручаюсь…
Остин, присутствовавший вместе с Александрой Сергеевной в эпизоде с фотографиями и наблюдавший внезапный полуобморок Йохима, сообразил: «Ага, значит у него здесь особые счеты».
— Ну что же, с Богом, Арман. Постараюсь вскоре вырваться к вам.
…Ожидая Динстлера с планом предстоящей операции, Леже все больше впадал в панику. Будучи рационалистом и скептиком, он признавал справедливость аргументов Брауна, коря себя за поспешное решение. «Он будто околдовал меня, этот длинновязый. Что за чушь я молол сейчас — какая там «поддержка свыше»? Чистый бред… Заврался ты, старик Арман, с перепугу,» бормотал профессор, охлопывая ладонями карманы — он машинально искал сигареты, которые бросил курить три года назад. — Фу, черт! Наваждение! Леже, заставив себя успокоится, демонстративно положив миниатюрные холеные руки на стол. — Войдите! Ну-с, это, наконец, Вы, коллега. Пожалуйста…»
План Динстлера был оригинален, точен и вполне реалистичен. Придраться было не к чему — сам Леже избрал бы подобную тактику. Никаких фантастических прожектов — все в рамках опробованной методы. «В конец-то концов, я всегда буду рядом и смогу подстраховать, если его занесет», подумал профессор, облегченно вздохнув, когда за Йохимом захлопнулась дверь.
Первая операция из четырехэтапного цикла, рассчитанного на полгода, состоялась через три дня. Больная не проявляла признаков беспокойства, спокойно отдав себя в руки бригаде анастезиологов. Леже, в соответствии со своим решением, взял на себя полномочия ассистента, не вызвав никакого сопротивления со стороны Динстлера, вероятно, и вовсе не принявшего этот факт во внимание. Йохим был очень сосредоточен, погружен в себя. Внимательно проверил подготовленный трансплантант, необходимое оборудование. Леже удивился, что вместо одного, запланированного, ассистенты по распоряжению Динстлера подготовили три образца заменителя поврежденной ткани, а также микроскоп, необходимый в тех случаях, когда требовалось нейрохирургическое вмешательство.
Вначале все шло по плану. Поврежденная челюстная кость, зафиксированная итальянскими медиками, срослась, оставалось лишь восстановить мягкие ткани — вернуть правильное положение изуродованным мышцам и коже.
Однако вместо того, чтобы заняться подтяжкой рубцов, Динстлер обнажил челюстной сустав и по тому, какие инструменты потребовал у медсестры его властный голос, Леже понял, что предстоит вскрытие суставной сумки.
