Розмари и Лорли теперь занимали видное место в инструментальной части, обе очень хорошо играли на рекордере. И маленький Иоганнес тоже. Он только начал учиться играть на рекордере, и это важное музыкальное образование не могло прерываться в течение шести месяцев каждый год. Он каждый день занимался с Марией. Ему исполнилось теперь уже четыре с половиной года.
Путешествие по железной дороге оказалось крайне изнурительным, особенно с юными детьми. Если, например, после концерта нам нужно было сесть на поезд, чтобы вовремя попасть в другой город для следующего выступления, это значило, что приходилось стоять на холодной, продуваемой ветром платформе в ожидании поезда, который к тому же опаздывал, иногда далеко за полночь. Так однажды получилось в Иллинойсе, и когда поезд наконец пришел, пробило уже час ночи. У каждого из нас был билет на заранее заказанное место в пульмановском спальном вагоне, и мы пожелали друг другу спокойной ночи перед тем, как каждый занял свое спальное место и устроился на нем, чтобы поспать столько, сколько было возможно. Мое место было 8-ое нижнее. Я отдернула занавеску, взяла свой тяжелый чемодан, качнула его раз туда-сюда, прицелилась и запустила на кровать. В тот же миг я услышала тяжелый стон, и оттуда высунулась голова мужчины с глазами навыкате. У него тоже было «8-е нижнее». На это место было продано два билета.
После концерта в Оклахоме за кулисы пришел один полковник и поздравил нас с представлением. Родившийся в Венгрии, он чувствовал себя нашим близким соотечественником. Он взял всех нас с собой, и мы вместе провели приятный вечер. Они с Георгом обнаружили общих друзей и знакомых, и когда, наконец, мы пожелали ему на прощание спокойной ночи, он стал уже для нас просто «дядей Фердинандом». На следующий день он пришел к поезду, и как раз перед последним «прощай» снял со своего мундира одного из орлов и приколол его на солдатскую фуражку маленького Иоганнеса — подарок брата Руперта. Полчаса спустя, возвращаясь из вагона-ресторана, через наш вагон проходили несколько солдат. Шедший первым, желая доставить удовольствие маленькому мальчику, остановился перед Иоганнесом, отдал ему честь и сказал:
— Полковник, можно мне попросить об отпуске?
Иоганнес остановил на солдате взгляд своих больших голубых глаз и ответил:
— Да, тридцать дней.
Удачливый солдат полез в карман и отсчитал доброму маленькому полковнику тридцать центов. Я читала книгу. Вдруг я обнаружила, что Иоганнеса не было рядом со мной. Встревоженная, я поднялась и оглядела весь вагон, мужской и женский туалеты, следующий вагон, и наконец обнаружила его в третьем вагоне, деловито раздающим вокруг отпуска компании чрезвычайно веселившихся рядовых, его маленькие карманы были полны центов.
Концерты в самом деле были очень успешны. Не то, чтобы мы не чувствовали отсутствия мальчиков, или публика не чувствовала, что их нет. Но ведь нам приходилось работать без бензина, без шин, без сахара — поэтому приходилось работать и без мальчиков. Пожалуй, могло бы быть почти неловко, будь они с нами. Мы должны были бы чувствовать себя словно оправдывающимися или извиняющимися перед другими матерями. В письмах, которые уходили к нашим солдатам в их лагеря, мы были даже рады, что нас тоже коснулись некоторые трудности. Мы просто не могли желать роскошно проводить время, без трудностей и лишений, в то время, как мальчики были на маневрах, спали под открытым небом при минус тридцати и тосковали по нам также, как мы тосковали по ним.
Глава XVI
МУЗЫКАЛЬНЫЙ ЛАГЕРЬ СЕМЬИ ТРАПП
Во время этого первого концертного тура по железной дороге мы выделили несколько недель на Рождество для совершенно необходимого перерыва, так как после этого мы должны были ехать на западное побережье и обратно вернулись бы не раньше мая.
Каким оказалось это возвращение домой! Когда мы вышли из поезда в Ватербери, было минус тридцать шесть, а на следующее утро температура упала до минус сорока пяти градусов. Снег скрипел под нашими ногами, когда мы вышли из такси, которые привезли нас на наш холм. Вместо ступенек, ведших теперь к двери, была обледенелая лестница. А вместо самой двери — толстый ковер. Так как внутри стен еще не было, пригодились наши занавески. Альфред повесил их вокруг большой общей комнаты. В камине горел яркий огонь. На черновом полу, покрытом фримэновскими коврами, стояли две софы с подушками из лебяжьего пуха, по тридцать пять долларов каждая. На каминной полке выстроились статуи Апостолов — о, как замечательно все это было! Все казалось определенно подходящим в новом доме. По лестнице мы поднялись на второй этаж, который был спальным, — одна большая общая спальня, с углом, отгороженным под временную церковь на эту зиму. Мы очень счастливо отпраздновали Рождество в нашем новом доме. Оно было омрачено лишь сильной тоской по мальчикам. Это было первое Рождество, которое семья не встречала вместе.
Вскоре после этого мы снова вооружились молотками и гвоздями, помогая установить перегородки, обшить досками стены, настлать полы. В хорошую погоду другие могли отправиться кататься на лыжах. Поскольку спина беспокоила меня чуть больше по мере того, как шли годы, я окончательно отказалась от лыж.
Однажды утром мистер Р. принес новости из деревни.
— Они собираются снести лагерь.
Это был тот самый лагерь, в котором мы пели для солдат в то первое лето в Стоу. Когда я услышала, что лагерь, который так отличался от всех остальных армейских лагерей, в которых мы побывали с тех пор, должны были снести, сердце мое пронзила боль. Весь день меня беспокоила простая мысль, и перед тем, как мистер Р. ушел домой, я сказала ему:
— Разве это не жалость — что сносят лагерь? Что нужно сделать, чтобы сохранить его?
— О, это место никто не использует. Если оно вам нужно, — он усмехнулся, — напишите заявление в штат.
Когда остальные вернулись с лыжной прогулки, они привели с собой гостя: мистера Берта из Стоу, того человека в соломенной шляпе. Они встретили его утром, и он был с ними весь день, показывая следы. Наконец, за чашкой чая, Мартина сказала ему:
— Мистер Берт, вы были для нас просто как дядя, — что доставило ему такое удовольствие, что он спросил, не может ли сохранить за собой этот титул. Так что с этого момента он был «дядя Грэйг». Я попросила его остаться на ужин и распространила его положение «дяди» и на себя тоже, так как у меня появилась счастливая мысль. За ужином я объяснила ему, каким это было преступлением по моему понятию — сносить хороший лагерь, который, безусловно, еще можно было использовать.
