– Зачем он тебе? Ты все равно в него не поместишься!
– Зойке покажу, – важно проговорила Мисс Бесконечность. – Как образец.
Официантки принесли закуску и шампанское.
– А сейчас, сейчас-то мы что празднуем? Поминки? – не унималась старушка.
– Сейчас, Вера Петровна, мы отмечаем нашу свободу! – весело объяснила Пулька. – Все присутствующие здесь дамы разошлись со своими му... му... – она запнулась, – мужьями, – наконец выговорила она.
– За свободу! – прогремела Нина Геннадьевна.
– Мы теперь свободны, как Соединенные Штаты Америки! – воскликнула Икки.
– Как ветер в поле!
– Как женфины Востока после еволюции!
– И мне теперь не придется каждое утро готовить вместо глазуньи противный омлет!
– И никто нам не указ!
– Теперь мы можем делать, что хотим!
– Да, хоть целый день ходить по дому голыми, с маской на лице и в бигуди!
– Выпьем за это!
– А вот меня тут недавно своровали! – брякнула Мисс Бесконечность, опустошив бокал шампанского.
– Как?! – На нее во все глаза смотрели счастливые свободные женщины.
– Да! – с гордостью проговорила она. – Завернули в ковер и увезли в какую-то Тмутаракань.
– Кто? – хором воскликнули женщины.
– Панкратка! И я, коренная москвичка, должна была ему в корыте!.. Да, да! В корыте стирать его тухлые носки! Очень мне это надо! Я сбежала! – с достоинством сказала бабушка, и вдруг в зале раздались громкие и продолжительные аплодисменты незамужних женщин.
Старушка зарделась от удовольствия – наконец-то она попала именно туда, куда нужно, – не на презентацию моей книги и не на мою свадьбу. Сейчас она переживала свой и ничей больше звездный час.
И тут бабушку понесло. Мисс Бесконечность врала как сивый мерин, придумывая на ходу историю о том, как искусственный осеменитель коров – Панкратка – хотел продать ее за большие деньги какому-то заморскому хану в гарем, где она должна была стать любимой женой и выполнять непотребные интимные супружеские обязанности (она именно так и выразилась, что супружеские обязанности «непотребные» и «интимные»). И если бы она вовремя не договорилась с местным тмутараканским джигитом, который подхватил ее ночью с крыльца и, усадив на лошадь, отвез к вокзалу, сейчас бы она не пила с нами шампанское, а ублажала бы иноземного греховодника.
– Еще и билет купил! – взахлеб врала несостоявшаяся наложница.
– Все-таки есть еще на свете мужики-то приличные! – прогнусавила Нина Геннадьевна.
– Он не мужик был! – ляпнула жертва искусственного осеменителя.
– А кто ж? – удивленно спросили свободные женщины.
– Евнух, – спокойно ответила бабушка и с жадностью набросилась на цыпленка табака.
– Кофмай! Похитить такую безобидную стауфку! – Вероника Адамовна была в ужасе от бредовой бабушкиной истории, в которой в роли евнуха выступали мы с Власом, а в роли заморского хана – Васька из деревни Хрячкино, к коему она все порывалась уйти от Панкрата Захаровича.
– Кстати, Вероника, а что вы думаете на счет квартиры? – спросила Нина Геннадьевна.
– А фто думать?! – Даже очки гоголеведки, казалось, от возмущения соскочили на самый кончик носа, и тут Пулькина мамаша сказала слово, которое я с детства мечтала услышать в ее «исполнении», но которое она настойчиво избегала, заменяя на «нафа девочка», «дитя», «чадо» или «малыфка». – Я не собиаюсь менять квайтиу и не намеена жить с ебенком в коммуналке! Это пусть Аполлинаий Модестович живет у Поотычкина или в институте, в комойке стоожа! Меня это не волнует!
– И правильно! – поддержала ее Нина Геннадьевна, а Огурцова, давясь от смеха, поперхнулась хлебом и надолго закашлялась.
– Ах! Все они кровопийцы и вампиры! Все! Вот моя Афродиточка никогда с кобелями не связывалась – она у меня девственница! Да! Девственница! – воскликнула Адочка и ни к селу ни к городу закричала: – Сестрица! Сестрица! Сестрица! Я так счастлива!
– А я намедни с таким жлобом познакомилась! – не выдержала моя родительница и поведала историю о герре Бультерьере, начиная с инцидента в магазинчике зоокормов и заканчивая шлемом его предка-тевтонца, в котором тот участвовал вместе с остатками разгромленного Ордена меченосцев в захвате Восточного поморья с Гданьском в тысяча триста девятом году, который она приняла за ведро, приспособив в отхожем месте для сжигания уже использованной туалетной бумаги. После чего все за столом покатились со смеху.
– Выпьем за освобождение от мужицкого ига! – воскликнула Икки.
За свободу пили до десяти часов вечера, кроме моей мамы и Пульки. Нет, они не были против свободы и освобождения от «мужицкого ига», как выразилась Икки, просто им еще предстояло развезти по домам вольных птиц.
Пол-одиннадцатого мы вышли из ресторана шумной толпой – совершенно счастливые и беззаботные. В Пулькину «каракатицу» набились мамаши членов содружества, сами члены решили взять такси, а мы с родительницей отправились на окраину города, чтобы доставить в целости и сохранности ревнивому сыночку Жорику его мать – неисправимую врушку.
Домой мы приехали в час ночи. Мама бросилась кормить Рыжика, потом приняла душ и, пожелав мне «спокойной ночи», легла в постель. Завтра она собиралась отчалить на постоянное проживание в деревню Буреломы, которая была воспета мной в новом романе под рабочим названием «Любовь пастуха и птичницы».
Я приволокла компьютер на кухню с целью описать последние события, которые произошли со мной и моими друзьями на кладбище домашних животных и в ресторане. Если честно, мне хотелось как можно быстрее отправить третий том «Записок», хотелось порадовать Любочку, которая, отчаявшись из-за отъезда Кронского в Бурятию, творческого кризиса Мнушкина и запоя Кабздецкого, послала нас всех к черту. На мой взгляд, два романа за три месяца – совсем неплохой результат. Мне даже кажется теперь, что я доросла до Бальзака – недаром, накачавшись кофе, я творила по ночам, подобно великому французскому писателю.
Что же касается моей личной жизни, личной жизни моих подруг и наших матерей – то, по-моему, на сегодняшний день все мы испытываем тот неподдельный вкус свободы, который однажды почувствовала Афродита, бегая кругами от Адочки по деревне Буреломы...
Что всех нас ждет завтра – пока остается загадкой.
Может, Вероника Адамовна помирится с Аполлинарием Модестовичем и ему не придется ютиться в институтской коморке сторожа.
Анжелка снова сойдется с рослым чернобровым детиной – Михаилом, который добивался ее руки и сердца целый год, и ей все-таки удастся отыскать какой-нибудь талант у Кузи.
Женька оставит свою бредовую идею с полетом на Марс, и Икки опять станет для него «майн либе».
