обойтись не может.
Для начала учебная часть собирает комиссию по этике, чтобы выслушать мое заявление. Пять свободных преподавателей – трое мужчин, две женщины – собираются в кабинете проректора в течение пятнадцати минут.
– Господи, опять Иванова… Опять из-за Ройха… – слышу перешептывание программистки и француженки.
Да, я на кафедре «звездный персонаж». А уж мои скандалы с Ройхом, пересдачи, оспаривания оценок ради стипендии… Легендарная личность. Легендарно торчу у профессорского состава поперек горла.
– И что у нас на этот раз? – интересуется профессор по архитектурному проектирования. Он был частенько третьим углом в наших стычках с Ройхом и регулярно выступал в качестве члена комиссии, принимающей у меня экзамены. Кажется, именно поэтому он единственный в кабинете, кроме самого проректора, кто смотрит на меня без осуждения.
– Повторите, пожалуйста, для членов комиссии ваше желание, Катя, – Егор Васильевич просит меня невозмутимо, даже нейтрально.
Я повторяю. На этот раз – не поднимая глаз, и до крови расцарапывая собственные пальцы.
Сначала – озвученные мной слова встречают тишиной. Враждебной, недовольной, и даже нейтральность нашего проектанта тает на глазах.
А потом на меня обрушивается водопад вопросов. И я даже не анализирую, чьи они. Просто отвечаю, кратко, бесцветно и бессильно. Наверное, чистосердечное признание и не должно быть другим.
– Вы понимаете, что признаетесь в том, что сознательно оговорили преподавателя?
– Да.
– Его сместили с должности из-за вашего обвинения.
– Знаю.
– Вам совсем не стыдно?
– Стыдно.
Сири и та бы вложила бы в эти слова больше интонационных эмоций. Я же – хуже чем робот. Силы хватает, только на то, чтобы выталкивать из груди звуки.
– Почему сознаетесь именно сейчас, Катя? – ровный голос ректора вклинивается между обвиняющими репликами членов комиссии, просто, как нож в масло входит.
Кажется, он спрашивает искренне.
– Совесть замучила, – мрачно бурчу я, – спать спокойно не могу и все такое.
– Вы пришли сюда по своему желанию? – продолжает донимать меня Васнецов, – и вам никто не угрожал?..
– Егор, Юлий не будет этим заниматься, – укоризненно вклинивается информатичка, – мы все его знаем.
– И все-таки я хочу услышать ответ Екатерины, – отрезает проректор, – и хочу проговорить для неё, что возможно, эта история закончится для неё отчислением. Если ей кто-то угрожает проблемами в учебе – это признание может выйти ей гораздо дороже.
– Сама, – измученно озвучиваю, – я пришла сама. Он даже не в курсе.
– Хорошо, – кивает Васнецов, снова берясь за телефон. Я обмираю, понимая, кому сейчас он будет звонить.
– Зайдите в мой кабинет, Юлий Владимирович, – очень официально требует Егор Васильевич, и сбросив вызов, смеривает меня испытующим взглядом, – вы готовы к очной ставке, Катерина?
Конечно, нет. Но кто ж мне даст от неё отвертеться?
С содроганием жду его появления.
Вроде совсем недавно разошлись, но… Я совершенно не знаю, как он может отреагировать на мою выходку. Хотя… Баба с возу – кобыле легче?
Ройх замирает в дверях проректорского кабинета, как только видит на стуле напротив стола меня. И это, наверное, единственный момент, когда я поднимаю глаза.
– Закрой дверь, будь так любезен, Юлий Владимирович.
– Что здесь происходит? – закрывая за собой дверь, негромко произносит Ройх, не спуская с меня прямого взгляда.
– А как ты думаешь? – заинтересованно уточняет Васнецов, прищуриваясь.
– Без вариантов, – хрипло отрезает Ройх, – предсказать можно только дураков, Иванова, увы, к этому сословию не относится.
Готова поклясться, что это «увы» разные слушатели слушают по разному. Я – скептично думаю, что, возможно, будь дурой – и забила бы на эту впихнутую без спроса таблеточку. И вправду – побеспокоился ведь, чего возмущаться.
Профессорат – они наверняка уверены, что Ройх все еще хочет меня отчислить. Васнецов…
Если он хотя бы догадывается про меня и Ройха…
От греха подальше опускаю глаза.
– То есть ты не в курсе, что Иванова хочет отозвать свою претензию на домогательство? – Васнецов даже не скрывает свой испытующий тон.
Я готова поклясться, что слышу скрип чьих-то зубов.
Интересно, ему вообще угодить можно?
Оговорила – ненавидит. Отзываю обвинение – зубами скрипит.
– Я никогда не отрицал, что тот случай действительно имел место, – наконец негромко произносит Ройх, – и сейчас проговорю это. Я действительно допустил тогда ряд вольностей в адрес Катерины. Ей нечего отзывать. Ту запись слышали все члены преподавательского состава.
Я отчаянно впиваюсь в его лицо взглядом.
– Что ты несешь? – спрашиваю мысленно.
– А ты? – так же беззвучно он двигает бровями.
– Иванова утверждает, что осуществила осознанную провокацию, – задумчиво произносит Егор Васильевич, – что сделала не один намек на желание… сдать зачет неинтеллектуальным способом.
Как виртуозно он это описал. Вах! А я-то использовала просто «переспать за зачет».
– Я вас умоляю, – Ройх насмешливо морщится, – её намеки не имели никакого значения. Она просто не замечала моих. Поступавших гораздо раньше.
Господи…
У меня волосы на спине дыбом встают.
От его откровений осуждения на лицах матрон из комиссии становится все больше. И адресовано оно уже не мне.
– Я предлагаю отправить Иванову на занятие, – Ройх бросает взгляд на часы, – меня сейчас подменяет наш аспирант Тищенко, лекцию он дочитает до конца. А мы урегулируем этот вопрос…
– Нет! – я вскакиваю на ноги, сжимая кулаки. – Я никуда не уйду, пока не будет зафиксирован мой отказ от всех претензий.
– Сама не уйдешь – я могу и вынести, – ровно произносит Ройх, глядя мне в глаза, – и хоть три обвинения в домогательствах потом строчи.
У меня в груди со звучным бульком лопается поднявшийся пузырь злости. Я прямо чувствую, как со дна моей души поднимается еще один.
– Я приду на ученый совет, – чеканю с вызовом, глядя Ройху в глаза, – и могу при тамошних старперах показать, как лезла к вам на колени, Юлий Владимирович. И поцелую вас как тогда. Думаю, все вас поймут. Вы же мужчина, а не евнух.
Ох, какой убийственный у него становится взгляд.
Мог бы уже понять, что я никогда не мелочусь со ставками.
Ройх размыкает губы…
Только звучный хлопок проректорской ладони по дубовой столешнице и спасает всех зрителей от еще одной нашей с Ройхом вербальной дуэли. Которых стены этого университета и так видели слишком много.
– Уважаемые члены комиссии по этике, – проговаривает Егор Васильевич отстраненно, – я прошу у вас прощения, но не могли бы вы оставить меня наедине с этими двоими. Это должно сэкономить время нам всем.
Члены комиссии, совершенно ошалевшие из-за нашей с Ройхом баталии, подчиняются проректору без всяких возражений. Только переглядываются и сразу же выходят.
В кабинете остается три человека.
А потом…
– Господа, меня мало волнует, что вы трахаетесь, – абсолютно бесстрастно озвучивает Егор
