Это Лайтси, осознал Филипп, его словно парализовало. Какой неподходящий момент.
Гвен Лайтси увидела его немедленно.
— Ну, Филипп, — сказала она, — вот и ты. Твоя мама говорила мне, что ты едешь сегодняшним поездом.
— Здравствуйте, мадам, — автоматически произнес он, слегка наклоняя голову. Его манеры восстановились, словно пузыри в термальном источнике, он пожал руку Сэмюэлю Лайтси.
— Как вы, сэр?
— Превосходно, Филипп.
Тормоза поезда завизжали, мгновенно прервав всякие разговоры. Филипп стоял в стороне, пока миссис Лайтси садилась в поезд, за ней следовал ее муж с сумками.
— Присоединяйся к нам, дорогой, — позвала миссис Лайтси через наполовину открытое окно поезда. — Я заняла тебе место. У нас приятный визит по возвращении в город, и мы успеем как раз вовремя.
Слова Маришки эхом отзывались в его голове: «Все кончено. У меня другие планы на жизнь».
Свисток кондуктора пронзительно взвизгнул на платформе.
— Филипп, садись же, сынок. — Мистер Лайтси нахмурился. — Ты что-то забыл?
«Мои родители — польские иммигранты. Твои — Беллами».
Свисток прозвучал снова. Он ухватился за поручень. Переставляя ноги одну за другой, он двинулся к купе, которое занимали Лайтси. Он закинул сумку наверх и уселся.
Родителей Памелы он хотел видеть меньше всего. Истина была в том, что он никого не видел. Словно раненый дикий зверь, он хотел свернуться в одиночестве в темноте и попытаться исцелиться.
Вместо этого он обнаружил, что сидит напротив лучших друзей своих родителей. Мистер и миссис Лайтси были серьезные и добрые люди, у которых были все причины полагать, что вскоре они станут его тещей и тестем.
Он действовал на автопилоте и преуспевал, поскольку они вроде бы ничего необычного в нем не заметили. Очевидно, когда твое сердце отравлено и все твои надежды и мечты разбиты на миллион кусков, внешне ты можешь оставаться абсолютно невредимым.
Он слышал разговор незнакомца о Йеле и его планах поработать в этом году в газете и о надеждах на будущее. И потом он осознал, что этот незнакомец — он сам.
Миссис Лайтси — «Называй меня Гвен», — настаивала она, — просияла, глядя на него, стройная, элегантно одетая, она покачивалась в ритме пригородного поезда. Ее украшения были сдержанными и подобраны со вкусом. Небольшие золотые часы. Простое бриллиантовое кольцо, нитка жемчуга, и ничего больше. Памела однажды сказала ему, что, имея состояние ювелиров Лайтси, ее мать могла бы увешаться золотом и бриллиантами. Но конечно, это было бы вульгарно. То, что ты можешь, не значит, что ты должна.
Он отодвинулся назад и изобразил на своем лице приятное выражение, пока они говорили с ним.
— Все так счастливо повернулось, — заявила она.
— Да, мадам. — Он не знал, что еще сказать.
— Памела будет так рада тебя видеть, — заключила миссис Лайтси.
Филипп улыбнулся, потому что он не знал, что еще сделать.
— Да, мадам, — сказал он наконец.
Я спал, и мне снилось, что жизнь прекрасна.
Я проснулся и обнаружил, что жизнь трудна.
Эллен Стергис Хуупер, американский поэт.
— Это был последний раз, когда я видел Маришку, — объяснил папа Оливии усталым, горестным голосом. — Она ушла в тот день, и я никогда больше не видел ее, никогда не говорил с ней.
— В это невозможно поверить, — сказала Оливия, пытаясь представить себе своего отца, юного и отчаявшегося, и девушку, которую он любил. — Если ты так сильно любил, почему ты не попытался связаться с ней? Почему ты просто не пропустил поезд в тот день?
Он потер лоб, словно у него болела голова.
— Шок, я полагаю. И что-то в ней… она убедила меня, что все кончено. Конечно, когда я вернулся в школу, я звонил ей снова и снова. Я писал письма, посылал телеграммы, даже как-то в выходные поехал поездом в Авалон. В конце концов ее мать сказала мне, что Маришка уехала, и просила не пытаться связаться с ней.
— Значит, мать Маришки знала, что происходит?
— Может быть. Я не знаю. Я даже не знаю, осознавала ли Маришка в тот момент, что она беременна, или она просто бросила меня. — Он покачал головой. — Мне не стоило верить в то, что она сказала мне в тот день. Я должен был верить в то, о чем она не говорила. Ее жестам, ее нервности, тому, как она обкусывала ногти на пальцах.
У Оливии кружилась голова. Она понимала, что узнала лишь сюжет истории, но деталей недоставало. Но факт заключался в том, что ее отец был влюблен в Маришку Маески.
— Значит, ты не расторгнул помолвку с мамой, просто чтобы сдержать свои клятвы?
— Это не так. — Он посмотрел на небо за окном квартиры. — Я не горжусь тем, как я справился с ситуацией, и то, что я был молод, не извиняет моей глупости.
— Что ты сказал маме, когда увидел ее снова?
— Я сказал, что мы должны разорвать помолвку. Что я не думаю, что мое сердце все еще ее желает.
— Ты не думал? — потребовала ответа Оливия, теперь она была в ярости. — У тебя было целое лето, чтобы подумать об этом. К тому моменту, как ты обсуждал это с моей матерью, ты должен был знать.
— Я не знал, — признал он.
Она взглянула на фотографию на столе и вздрогнула. Ее больше всего задевало не только то, что он был с кем-то еще, будучи обручен с ее матерью. Самую большую боль причиняло то, как счастлив он был с Маришкой. Оливия никогда, никогда не видела его таким счастливым.
— Солнышко, — сказал он, — скажи мне, о чем ты думаешь?
— Поверь мне, тебе лучше этого не знать.
— Позволь мне судить самому. У нас и так слишком много секретов.
— Хорошо. Если ты хочешь знать, когда я посмотрела на фотографию, я почувствовала зависть. Я хотела бы, чтобы ты был так же счастлив с мамой.
— Ты слишком много прочла на одном моментальном снимке. Все так выглядят, когда они молодые и вся жизнь лежит перед ними. — Он положил свою руку на ее. — Я пытался — мы с твоей матерью оба пытались и долгое время надеялись, что у нас все получится.
Она убрала руку. Несмотря на тепло летнего дня, его пальцы были холодными.
— После того как ты сказал маме, что разрываешь помолвку, она… что она сделала? Все равно заставила тебя жениться на ней? Я не понимаю, папа. Ты кое-что не договариваешь.
Он снова посмотрел в окно:
— Твоя мать не была… в ответе за разрыв помолвки. По ее совету мы вернулись в школу и вели себя так, словно мы пара. Она сказала мне, что это только на несколько дней. Но потом между нами все изменилось. Все стало лучше. Я помню, почему я стал встречаться с твоей матерью с самого начала, почему я сделал ей предложение. Она была — и все еще остается — красивой, умной и вдумчивой.
