Он большой, когда вялый, но огромный, когда твердый и готовый. Вены лопаются сбоку, а головка становится пурпурной и опухшей, из нее вытекает преякулят.
Блядь.
Это действительно не тот образ, который мне нужно видеть в моем сексуально неудовлетворенном состоянии ума.
— Это Себастьян?
Я вздрагиваю и засовываю телефон в карман джинсов, услышав робкий голос Люси. Слава Богу, она на безопасном расстоянии и не могла видеть, как я пялюсь на фото члена.
— Почему ты со мной разговариваешь? — Я звучу как сука, но на самом деле мне было наплевать на это в данный момент.
Может быть, я действительно стерва.
Рот Люси опускается вниз.
— Я просто пытаюсь поговорить.
— Ну, не надо.
Она тяжело вздыхает.
— Мне жаль. Я готова извиняться всю оставшуюся жизнь, если ты хочешь.
— Может быть, мне просто нужно, чтобы ты оставила меня в покое.
— Перестань быть сукой — Рейна присоединяется к Люси и скрещивает руки на груди.
Возможно, она потеряла свои воспоминания и изменила личность на сто восемьдесят градусов, но, по-видимому, ей все еще нравится Люси.
И у нее все еще есть этот взгляд, который не может стереть никакой уровень амнезии.
— Она уже извинилась перед тобой.
Я кладу руки на бедра.
— Это не значит, что я прощу ее.
— Ты не обязана, но это только навредит вам обоим в долгосрочной перспективе. Разве вы не должны были быть лучшими друзьями?
— Лучшие друзья не вонзают нож друг другу в спину. — Мой голос срывается, и я ненавижу это. Я ненавижу эту слабость.
— Я не хотела. — веки Люси блестят от слез. — Клянусь, я не хотела причинить тебе боль, но я признаю, что был слишком ослеплена гламурной стороной популярности, и я позволила этому забраться мне в голову, и за это я ужасно извиняюсь.
— Не имеет значения, сожалеешь ты или нет. Это ничего не меняет.
— Конечно, это так. — Рейна тяжело вздыхает. — Слушай, вся эта история с Себастьяном — полный пиздец, но это все из-за меня. Люси не имеет к этому никакого отношения, так что, если ты хочешь кого-то обвинить, вини меня.
— Винить тебя? — Я смеюсь без всякого юмора. — Ты даже не помнишь, какого черта ты это сделала.
— Я тоже сожалею об этом. — Она опускает взгляд. — Если бы я могла, я бы выяснила, почему, чтобы я могла тебе помочь.
— Кто сказал, что мне нужна твоя помощь? — Мой голос снова срывается, и я проклинаю себя за это.
Рейна улыбается, и это даже слабо — призрачно.
Она делает подобные выражения чаще, чем обычно, с тех пор, как потеряла память и ее бывший жених Ашер вернулся в город.
— Ничего страшного, если ты это сделаешь, Наоми, — говорит она. — Мы все так делаем.
Ну, а я нет.
Я действительно не знаю.
Может быть, если я буду повторять это достаточно долго, я начну в это верить.
Себастьян
У Наоми было достаточно времени.
Чтобы отвергнуть меня. Притвориться, что она движется дальше.
Но я знаю, что это не так.
Откуда я знаю? Это просто.
Ярость в ее глазах, которую она проецирует на мир, так похожа на мою. Ее потребность огрызнуться на кого угодно и на что угодно, а затем уйти в свой пузырь говорит о многом больше, чем ее язвительные слова.
Это всего лишь броня, за которой она предпочитает прятаться. Потому что, как бы она ни злилась, как бы сильно ни ненавидела меня за то, что я поддался на глупое пари, она все равно смотрит на меня своими большими карими глазами. В ней все еще есть та искра, которую могу распознать только я. Я до сих пор чувствую, как она вздрагивает, когда я загоняю ее в угол где-нибудь в укромном уголке кампуса или возле ее любимого фонтана, где она обычно обедает.
После обнародованного бабушкой обещания возмездия я поставил перед собой задачу не оставаться наедине с Наоми. Я серьезно отношусь к Дебре Уивер и ее угрозам. В последний раз, когда она сделала это моему отцу, они с мамой погибли.
Я ни за что на свете не позволю это истории повториться с Наоми. Так что в некотором смысле я использовала этот период простоя, чтобы опровергнуть бабушкину теорию. Если она поверит, что я больше не интересуюсь Наоми и что я уступил ее угрозе и перестал с ней встречаться, она уберет свои когти.
Однако это решение имело свои собственные последствия для меня.
То, что я неделями не трахал свою красивую игрушку, превратило меня в озлобленного, разъяренного мудака. Сейчас я даже хуже Ашера и бью Джоша и любого, кто хотя бы посмотрит в сторону Наоми.
Я ничего не могу с этим поделать.
В тот момент, когда один из парней делал какие-либо замечания в ее адрес, какими бы невинными они ни были, у меня возникала потребность ударить их лицом в землю. И не только в фантазиях, но и в суровой, неумолимой реальности. Я должен был сделать это на виду у всех, чтобы не запятнать имя Уивер и чтобы мои бабушка и дедушка не дышали мне в затылок.
Но я наслаждался каждой секундой, когда бил этих придурков. Теперь я понимаю, почему Ашер сломал костяшки пальцев, ударив парня, который флиртовал с Рейной в старшей школе.
Это чертовски эйфорично.
Оуэн обычно сдирает меня с ублюдков, прежде чем я разобью им морды.
С тех пор, как Ашер вернулся, они с Оуэном приглашают меня выпить, как будто это поможет мне расслабиться. Это сделало меня еще более неустойчивым, и я едва могу удержаться от того, чтобы не затевать драки без всякой причины, кроме гребаного разочарования.
Вот что происходит, когда избавляешься от зависимости.
Или одержимости.
Или гребаного общения.
Наоми стала огромной частью моей жизни, без которой я больше не могу жить.
Я не знаю, как это так быстро стало настолько серьезным, но так оно и было.
Я даже попросил Нейта поискать гребаного мудака Сэма Миллера, который посмел поднять руки на мою Наоми, когда ей было девять. После того, как она рассказала мне историю на вечеринке у Оуэна, мне потребовалось все, что у меня было, чтобы не выпустить свою ярость и не избить все, что попадалось на глаза.
Мысль о том, что ей больно и страшно, ранила глубже, чем все, через что я прошел.
Я не знаю, что я сделаю с этим ублюдком, когда найду его, но, вероятно, это нечто более жестокое, чем все,
