пальцами на виски, а жена ластится — обнимает, прижимается к спине, и лицом в футболку утыкается. Мокрым от слез лицом.
— Алина, никуда мы не поедем! — решает муж. Говорит четко, не допуская никаких споров. — Сейчас я спущусь, проверю твою машину на следы… а ты сиди, и жди!
— Но…
— Никаких явок с повинной! Неужели не понимаешь? В крови алкоголь, на дороге ребенок, ты уехала… посадят, и надолго! О детях подумай: всю жизнь будут упреки слушать, что их мать — уголовница. И я один не справлюсь, без тебя, ты нам нужна на свободе!
— Она явилась потом, — говорит мама. — По новостям о тебе слышала, выискивала газетные вырезки. Совесть не отпускала. Сначала, как она сказала, обрадовалась, узнав, что ты жива. А потом мы сбор объявили на лечение, и Ангелина пришла сама.
Слушаю маму, которой неприятно рассказывать эту историю. А мне слушать неприятно, но… надо!
Мне просто сказали, что водитель был явно пьян, и все.
— Не сказала сначала, что это она была, просто конверт с деньгами вручила, но я не отпустила ее. Почувствовала что-то… слишком она виноватой выглядела, вот я и вцепилась. И выведала правду, — признается мама, и обнимает саму себя, защищаясь от этих воспоминаний. — Мужу Ангелина не сказала, куда идет. Просто взяла часть накоплений, и пришла. Чтобы искупить вину, чтобы совесть не так грызла. Да только тех денег хватило на неделю: медицина у нас бесплатная лишь условно, и чтобы нормальные лекарства получить приходится раскошеливаться!
— И вы… вы стали ее шантажировать? — хриплым голосом спрашиваю я.
Говорить больно, горло будто кровит. Будто рана открытая. Дышать больно, и жить тоже больно…
— Да! Марина, ты не представляешь, сколько нужно было денег! — мама сжимает мои ноги, упирается в них руками, словно удерживая меня. — У нас времени не было, чтобы их достать… ну, привычным способом, понимаешь? Все время тебе посвящали, бабушка твоя тогда совсем сдала. Ужасное время было, ужасное! А Ангелина — та еще сволочь! Уехала, даже скорую не вызвала… даже не подумала ведь вернуться! И мы подумали, что, если она не хочет на зону — должна нам вернуть твою жизнь! Заплатить!
Не хочу больше слушать! Но уйти не могу — сил совсем нет, словно выкачали энергию.
— По началу они платили, да и нам хватало. Но выяснилось, что пересадка тебе нужна срочно, иначе смерть! И мы с Эдуардом нажали как следует, ведь по-хорошему они не хотели. Говорили, что денег нет совсем, что все уже отдали, что все заложено-перезаложено… но нашли ведь! Пусть и не хватило нам, но и мы без дела не сидели, и тоже кредитов набрали…
— Как вы нажали на них?
Мама притягивает меня к себе, и машет на Артема, чтобы не подходил. Гладит по голове, целует в лоб, как в детстве, когда температуру так проверяла… и мне легче становится. Немного легче, но хоть что-то!
— Сказали, что каждая собака будет знать, кто такая Ангелина Покровская. Детоубийца! И что на ее детях клеймо будет всю жизнь — мы об этом позаботимся. Что не жить им в этом городе, да и в другом Николая и сыновей молва нагонит — люди всегда все узнают, а мы об этом позаботимся. Что…
— Хватит, — прошу я.
— Да, пожалуй, хватит, — соглашается мама. — Мариш, прости, но ты нам важнее, чем другие! Ты бы тоже так поступила ради своего ребенка! Я знаю, что по нам с отцом не всегда это видно, но мы вас любим больше всего на свете, и так было всегда. Когда рожаешь ребенка, когда впервые видишь, понимаешь, что его жизнь — самое ценное! Что убьешь, украдешь, предашь… душу продашь ради своего ребенка! И я не жалею о том, что было. Даже несмотря на то, что видела потом некролог, в котором говорилось, что после гибели мужа Покровская Ангелина покончила с собой. Не жалею!
И почему все так? На маму разозлиться не получается, а на судьбу — очень даже. Несправедливо!
Слезы стекают на мамину куртку, и каплями бегут вниз… как часто я стала плакать!
— Отца Андрея убили из-за долгов, — выдавливаю я из себя. — Потом начали мать трясти, и она не выдержала.
— Плевать на них! Я не собираюсь об этом думать, — шипит мама. — И ты не думай, вини меня, но не себя! Просто не думай!
Не думать об этом я не смогу. Кажется, всю жизнь лишь об этом и буду думать.
— Я себя не виню. И тебя тоже, — говорю я, и поднимаю голову с маминой груди. Шея затекла, снова мутит, снова эти спазмы…
— Тебе уезжать нужно! Я не знала, что Андрей — их сын, веришь? Да, мы видели Николая, и фамилию он свою называл, но не он был за рулем! А вот Ангелину я запомнила на всю жизнь, и имя ее и фамилия на мне словно каленым железом вырезаны. Уезжай!
— Андрей не знает…
— Пусть и дальше не знает, — перебивает мама. — Мы тоже уедем, плевать на эту подписку о невыезде. А вот что Громов сделает, когда узнает про тебя?
Но я ведь не виновата, что меня сбила его мать! Или… или он станет винить меня?
— С мамой все хорошо, — улыбается отец, выйдя из палаты. — Лекарства перепутала, до вечера подержат, и домой. Марина, можешь зайти к…
Поднимаюсь, пошатываясь, и заглядываю в телефон, на экране которого подмигивает сообщение.
«Ты, наверное, забыла, но завтра мне исполняется двадцать шесть. Приезжай, если я тебе нужен, не буду я тебя заставлять! Просто приезжай, я за городом!»
Телефон вдруг выскальзывает из рук, и в глазах темнеет.
В себя я пришла на кушетке — неудобной и жесткой. В глазах рябит, и чувство, будто я перепила. Поднимаю руку, и она кажется тяжелой, будто весит центнер. Глупо, но вожу перед глазами, надеясь вернуть нормальное самочувствие.
Не помогает. Голова кружится еще больше, и я прикрываю глаза, стараясь перевернуться на бок.
— Мама?
— Я здесь, дорогая, — чувствую, как мама сжимает мое колено.
Что со мной? Я помню это состояние, и не хочу повторения… не хочу!
— Опять, да? Почка? — спрашиваю я, не открывая глаза. С закрытыми глазами удар пережить легче.
— Нет, глупая, — смеется мама. Невесело смеется. — Ребенок у тебя будет! Взрослая ведь уже, могла бы и сама понять!
Ребенок?
Распахиваю глаза, и медленно сажусь на кушетке, упираясь в нее руками.
Не может быть! Да, было пару раз без презерватива, но я ведь тест
