Мгновение спустя чьи-то руки оттаскивают Селену от меня, и я смотрю в лицо Йена Дэйва. У него на шее висит значок ФБР.
— С тобой всё будет хорошо, Шарлотта, — говорит он, когда парни бросаются ко мне. — С тобой всё будет в порядке.
Последнее, что я вижу перед тем, как потерять сознание, — это Студенческий совет, смотрящий на меня так, словно я — единственное, что имеет значение в мире.
И это, это хорошее последнее воспоминание.
После смерти главного героя в книге всегда остаётся какое-нибудь фиолетовое прозаическое дерьмо, куча цветистой чепухи о хорошо прожитой жизни или обо всех замечательных уроках, которые человек усвоил перед смертью.
Что касается меня, то я мечтаю о том, чтобы ехать верхом на единороге, сидя позади рейнджера Вудраффа, в то время как близнецы маршируют по обе стороны от нас. Мы приезжаем в замок, где Черч — принц, а Спенсер — его красивый серебрянноволосый муж…
Не очень изощрённый похоронный звон, не так ли?
— Шарлотта, — шепчет чей-то голос, пока я пытаюсь сморгнуть изображение Черча и Спенсера, целующихся на возвышении, короны на их головах, мантии развеваются за ними… О, мечты — это весело, да? — Шарлотта.
Мои глаза открываются, и я понимаю, что смотрю на заплаканное лицо Арчибальда Карсона.
— Папа? — говорю я, или, по крайней мере… Я пытаюсь это сказать. Вместо этого я издаю странный, сдавленный звук, прежде чем начинаю кашлять. Папа предлагает мне немного воды, и я с трудом пытаюсь сесть. Он отставляет чашку в сторону и помогает мне устроиться на подушках, прежде чем снова предложить её. Я делаю большой глоток, вода стекает с моих губ и пропитывает больничный халат, который на мне надет. — Где я нахожусь? — шепчу я, и папино лицо смягчается.
— Ты в больнице, Шарлотта, — выдыхает он как раз перед тем, как дверь распахивается и появляется моя мать, безудержно рыдающая и бросающаяся на мою кровать драматическим движением, достойным какого-нибудь старого южного фильма с женщинами в широкополых шляпах.
— Мама? — спрашиваю я, поднося руку к лицу и пытаясь вспомнить, что, чёрт возьми, произошло и как я могла сюда попасть. — Где парни?
— В комнате ожидания, — отвечает мне папа, заправляя прядь волос мне за ухо. Мой взгляд задерживается на нём. Это действительно один из самых приятных жестов, которые он когда-либо делал для меня. Помните? Мы не проявляем привязанности.
— Что случилось? — спрашиваю я, вспышки поножовщины, лисьих масок и развевающихся мантий мелькают в моём сознании.
— Йен, — говорит мама, поднимая лицо, чтобы посмотреть на меня, слёзы всё ещё текут по её щекам.
«Она выглядит так, будто ей больно так же, как мне, когда я думала, что Спенсер мертв», — думаю я, и горячий румянец заливает мои щёки. — Он руководил спецоперацией по уничтожению Братства. Знаешь, он работал над этим много лет.
— Йен Дэйв, — молвлю я, думая о темноволосом ворчливом засранце-библиотекаре. Теперь всё становится понятным, почему он вытащил ежегодники, почему он пытался помешать нам рыскать вокруг.
— Он в специальной оперативной группе, которая занимается культами, — гордо продолжает мама, сияя и улыбаясь мне.
— Он сказал, что он следователь, — уклоняюсь я, потирая голову. — Значит, они поймали плохих парней?
— Большинство сектантов были арестованы, — отвечает папа, кивая. — Они прочёсывают лес и туннели, чтобы посмотреть, не сбежал ли кто-нибудь ещё. К сожалению, та девушка, которая пыталась убить тебя, всё ещё жива, несмотря на то что в неё стреляли.
Я ёрзаю на кровати, а затем немного съёживаюсь, когда чувствую тянущее ощущение в пояснице.
О, верно.
Меня ударили ножом.
Меня ударили ножом.
— Меня ударили ножом, — повторяю я, и затем лёгкая улыбка озаряет мои губы. — Это делает меня крутой?
— Шарлотта Карсон, — рявкает папа, когда я смотрю на него, понимая в этот момент, что каждый его мудацкий поступок, каждая рявкающая команда и насмешка… это потому, что он мой родитель. Ну а родители, родители — мудаки. Даже хорошие родители. Особенно хорошие родители. Потому что иногда подростки ведут себя как маленькие непослушные свиньи.
— Ты уверен, что с моими парнями всё в порядке? — я повторяю, как раз перед тем, как лёгкий стук в дверь прерывает наш разговор.
— Входите, — говорит папа с покорным вздохом.
Дверь распахивается, и близнецы врываются внутрь, обнимая меня с обеих сторон и заставляя одновременно смеяться и ворчать от удара.
— Мы были уверены, что ты мертва! — воют они, потираясь лицами по обе стороны от меня.
Моя мама давится слезами и подносит ко рту салфетку, чтобы заглушить рыдания. Мой отец просто отступает на несколько шагов, наблюдая за мной, как ястреб.
— Не могли бы вы двое отойти и дать ей отдышаться? — рычит Рейнджер, всё ещё явно потрясённый стычкой со своим отцом. Я имею в виду, знать, что твой отец состоит в сумасшедшем культе — это одно, но слышать чушь из первых уст? Это нелегко. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он меня, кладя одну руку на мои покрытые одеялом ступни и сжимая пальцы ног.
— Я в порядке, — отвечаю я, когда близнецы садятся по обе стороны от меня, высвобождая меня из своих маниакальных объятий. — К тому же, отныне я могу рассказывать всем, кого встречаю, что я пережила нападение богатой, могущественной секты.
Губы Черча растягиваются в улыбке, которая на этот раз действительно касается его глаз.
— Я боялся, что никогда не увижу тебя в том свадебном платье, — говорит он, заставляя моего отца ощетиниться.
— То же самое, — соглашается Спенсер, мельком взглянув в сторону Черча, прежде чем снова повернуться ко мне. — Я бы умер, если бы так произошло, Чак.
— Арчи, может быть, нам стоит дать им минутку побыть наедине? — предлагает мама, бросая на моего папу взгляд с другого конца больничной палаты. Его ноздри раздуваются, а лицо приобретает свойственный ему цвет, но он смягчается, наклоняясь, чтобы поцеловать меня в лоб, прежде чем выйти. Я замечаю, что он не совсем закрывает за собой дверь, но это нормально. Как я уже сказала, родители — мудаки.
— Видеть тебя лежащей на земле в платье, всю в крови… — Тобиас начинает, берёт мою руку в свою и сплетает наши пальцы друг в друга. — Почти уверен, что это зрелище будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
— Ты крутая сучка, Чак Карсон, — говорит Мика, глядя себе на колени. Я могу сказать, что он пытается быть оптимистичным, но в его глазах всё ещё стоят слёзы, когда он поднимает взгляд и улыбается мне. — Боже, мы так сильно возненавидели тебя, когда ты появилась в Адамсоне. А теперь мы все, типа, клинически одержимы. Что ты с нами сделала?
— Я как заноза — как только попаду внутрь, не сможешь вытащить меня без кровотечения! — говорю я, пытаясь быть смешной, но полностью и бесповоротно облажавшись, потому что я отстойный комик. Кроме того, меня ударили ножом. Теперь это отличное оправдание для всего, да? Я могу всё испортить и просто сказать, что меня ударили ножом. Должно проработать не менее шести месяцев или около того.
— Это худшая метафора, которую я когда-либо слышал в своей жизни, — произносит Рейнджер, вздыхая так, словно сбрасывает тонну накопившегося стресса. — После того, как ты чуть не истекла кровью в лесу? Что с тобой не так?
— Меня… ударили ножом? — предлагаю я, и он вздыхает, его лицо смягчается. Ну что ж. Чёрт. Меня бы чаще кололи ножом, если бы это помогало мне выпутываться из подобных неловких ситуаций. А ещё, возможно, достанет мне побольше желе. В больницах всё ещё подают желе, верно? — Я как-то читала, что желе делают из костного мозга… — выпаливаю я, но Тобиас затыкает мне рот поцелуем, прижимаясь своими губами к моим и умудряясь передать все эмоции, которые он испытывает, одними губами. — Ого, вау, — говорю я, когда он отстраняется и смотрит мне в лицо своими мохово-зелёными глазами. — Это… было впечатляюще.
