— Я рада, что у тебя есть… о черт! Приоритеты.
Во время новой серии схваток дверь палаты открылась. Сначала вошла акушерка, за ней — мама Кейт и Джонни. Талли отступила на шаг назад, давая остальным подойти к роженице. Акушерка проверила у Кейт шейку матки и позвала врача. Он ворвался в палату с такой улыбкой, словно встретил в супермаркете давнюю знакомую, и стал надевать перчатки. Затем он встал в ногах Кейт и приступил к делу.
— Тужьтесь, — приказал он строгим голосом, и Кейт тут же захотелось вцепиться в него.
Она кричала и тужилась, тужилась и кричала. Пока все не кончилось так же быстро, как и началось.
— Чудесная маленькая девочка, — объявил доктор. — Папаша, хотите перерезать пуповину?
Кейт попыталась приподняться. Но она была слишком слаба. Через несколько секунд рядом оказался Джонни, который продемонстрировал ей завернутый в розовое сверток. Кейт взяла на руки свою новорожденную дочь и посмотрела на ее крохотное личико, напоминавшее по форме сердечко. У девочки на головке были влажные черные колечки. У нее был самый аккуратный и чудесный ротик из всех, которые приходилось видеть Кейти. Волна обожания, поднявшаяся в груди Кейт, была слишком огромна, чтобы ее описать.
— Привет, Мара Роуз, — прошептала она, коснувшись кулачка дочки величиной с виноградину. — Добро пожаловать домой, малышка.
Посмотрев на Джонни, Кейт увидела, что он плачет. Наклонившись к жене, он нежно поцеловал ее.
— Я люблю тебя, Кейти.
Еще никогда в жизни все вокруг не казалось Кейт таким чудесным и правильным. Кейт знала: что бы ни случилось, что бы ни готовила для нее жизнь в дальнейшем, она всегда будет помнить этот единственный в своем роде момент прикосновения к небесам.
Талли выпросила на работе еще два дня, чтобы помочь Кейт освоиться дома. Когда она решила остаться с Кейт, то почувствовала, что поступает абсолютно правильно.
Но теперь, всего через пару часов после того, как Кейт с малышкой выписали из больницы, Талли открылась правда: толку от нее было не больше, чем от неработающего микрофона в эфире. А вот миссис Муларки хлопотала как заведенная — она успевала все.
Она кормила Кейти, ловко меняла памперсы малышке размером с носовой платок, показывала Кейт, как правильно кормить грудью. Оказалось, что это довольно сложно, и напрасно Талли думала, что материнский инстинкт сам подскажет правильные действия.
А какую помощь могла предложить сама Талли? Иногда ей удавалось рассмешить Кейт, хотя по большей части Кейт любовалась на свое новорожденное чудо.
Сейчас Кейти лежала в постели, держа на руках малышку.
— Ну разве она не красавица?
Талли поглядела на крошечный розовый сверток.
— Конечно, красавица.
Кейт погладила дочурку по розовой щечке и улыбнулась.
— Тебе пора ехать, Талли. Приезжай, когда я приду в себя.
Талли постаралась не показать облегчения, которое испытала при этих словах.
— Они действительно не справляются без меня там, на студии. Должно быть, там уже все кувырком.
Кейт понимающе улыбнулась:
— Знаешь, без тебя я бы тоже не справилась.
— Правда?
— Да. А теперь поцелуй свою крестницу и возвращайся в Нью-Йорк.
— Я вернусь к ее крестинам. — Талли, наклонившись, поцеловала бархатную щечку малышки, а затем — лоб Кейти. К тому моменту, когда она, попрощавшись, направилась к двери, Кейт, казалось, уже начисто забыла о ней.
Внизу Талли увидела Джонни, сидящего в кресле у камина. Он был похож на уличного бродягу — встрепанный, в расстегнутой на груди рубашке, носки — от разных пар. Джонни пил пиво прямо из бутылки в одиннадцать часов.
— Ты выглядишь чудовищно, — заявила Талли, садясь рядом.
— Она просыпалась прошлой ночью каждый час. Я спал лучше даже в Эль-Сальвадоре. — Он сделал большой глоток пива. — Но она красавица, правда?
— Она чудесная.
— Кейти хочет, чтобы мы переехали в пригород. Она вдруг поняла, что этот дом окружен водой, и теперь хочет, чтобы мы жили в какой-нибудь дыре, где устраивают распродажи и водят детей по часам играть в песочницу. — Джонни скорчил гримасу. — Ты можешь представить меня в Бельвью или Киркланде со всеми этими яппи?
Как ни странно, но Талли вполне могла себе это представить.
— Что насчет работы?
— Собираюсь вернуться на прежнее место. Продюсером политической и международной сеток.
— Не похоже на тебя.
Джонни удивился. Он смотрел на Талли, но она поняла, что невольно напомнила ему об их прошлой близости.
— Мне тридцать пять лет, Тал, у меня жена и ребенок. И теперь меня делают счастливым совсем другие вещи.
От Талли не укрылось, что он сказал «собираюсь вернуться».
— Но ведь ты любишь экстремальную журналистику, Джонни. Поля сражений, взрывы, пальба. И мы оба знаем, что ты не сможешь оставить все это навсегда.
— Тебе только кажется, что ты знаешь меня, Талли. Мы вроде никогда не поверяли друг другу свои секреты.
Талли неожиданно припомнила со странной силой и остротой то, что давно должна была забыть.
— Ты пытался, — сказала она.
— Я пытался, — подтвердил Джонни.
— Кейти хочет, чтобы ты был счастлив. Ты мог бы показать, на что способен, в Си-эн-эн.
— В Атланте? — Джонни рассмеялся. — Когда-нибудь ты поймешь.
— Когда-нибудь — это когда я выйду замуж и рожу детей?
— Когда ты полюбишь кого-нибудь. Это изменит всю твою жизнь.
— Как изменило твою? Когда-нибудь я рожу ребенка и захочу снова писать в женские журналы — ты это имеешь в виду?
— Сначала ты должна полюбить. Не так ли?
Взгляд Джонни, как показалось Талли, пронзил ее насквозь. Да, она была не единственной, кто помнил об их прошлом.
Талли встала.
— Мне пора возвращаться на Манхэттен. Ты ведь знаешь: мир новостей никогда не спит.
Джонни поставил бутылку с пивом на стол, тоже поднялся и сделал шаг в ее сторону.
— Сделай это и за меня, Талли, — попросил он. — Расскажи людям новости про этот мир.
В голосе его звучало столько грусти! Но Талли не могла понять, что именно она слышит — сожаления Джонни о собственной неудавшейся карьере или о неудавшихся отношениях с Талли.
Она улыбнулась и сказала:
— Я так и сделаю.
Недели через две после возвращения Талли из Сиэтла на Нью-Йорк обрушилась снежная буря, парализовавшая бурную жизнь города по крайней мере на несколько часов. Движение транспорта было остановлено, девственно-белый снег лежал на мостовых и тротуарах, а Центральный парк напоминал сказочную страну.
Талли все равно надо было явиться на работу к четырем утра. В своей холодной квартирке в доме без лифта с гремящим радиатором и окнами со стеклами, на которых образовывалась наледь, она надела колготки, черные плотные легинсы, теплые зимние ботинки и два свитера, а поверх всего этого — темно-синюю куртку и синие перчатки — и отправилась сражаться со стихией, склоняясь под порывами ветра. Снег слепил глаза, лип к щекам, но Талли это не могло помешать, главное — успеть на работу.
