– Теперь лови мой смех!
Он бросил мне смех.
Я поймала его, открыла рот, бросила смех туда, как следует разжевала и проглотила. Потом засмеялась.
– До завтра! – помахала я ему.
– До завтра! – улыбнулся он и пошел вдоль улицы.
В своей комнате на подушке я нашла записку.
Я сразу узнала почерк Стаса. Большие корявые буквы заваливались влево, а не вправо, как у всех.
–В ОКОШКО – УЛЫБКУ, А ИЗ ОКОШКА – СМЕХ!
Я улыбнулась. Когда он успел написать ее и подсунуть мне? Я не заметила.
Это записка до сих пор лежит у меня. Сложенный в четыре раза лист бумаги хранится в отдельном файлике.
Я просто не могу выбросить ее. То же самое было с пачкой мармеладок, подаренной отцом, которую я хранила столько лет.
Я все еще не могу свыкнуться с мыслью, что того мальчика, который был частью моей Вселенной, больше нет.
Кто-то трясет меня за плечо. Моя соседка по палате. Та женщина с книгой. Она улыбается.
– Просыпайся! Медсестра сказала тебе сдать мочу. И кровь. Натощак.
Я поежилась. В больнице я лежала один единственный раз. С почками. Это было полгода назад. А ощущение, как будто это было только вчера. Только в тот раз я лежала в детской больнице. В отделении урологии. Сейчас меня поместили во взрослую больницу. В отделение травматологии, но оно идет смежно с урологией – в палате лежат пациенты обоих отделений.
Я иду в процедурную. Медсестра занимается моим глазом – отодвигает повязку, смотрит, поправляет обратно.
– Можно хоть посмотреть? – спрашиваю я.
Она качает головой.
– Сейчас рано. Но у меня для тебя хорошие новости. После обеда тебя посмотрит врач, и он ее снимет уже насовсем.
Я выдыхаю от облегчения. Залепленный глаз меня изрядно напрягает.
– Зачем вообще залеплять ожог? – спрашиваю я. – Только хуже ведь…
– Пластырь не соприкасается с поврежденной кожей. Заклеили то, что вокруг, чтобы инфекция не попадала. Создали воздушную подушку, чтобы подсыхал.
Я киваю.
– А зачем сдавать кровь и мочу? – недовольно морщусь я, когда она втыкает в меня иголку. – Ведь со мной же все в порядке.
– Никто не знает, сколько ты пролежала в лесу. На сырой земле. Может быть, ты простудилась. Нужно понять, нет ли микробов.
Чувствую я себя не очень хорошо. Знобит. Наверное, я все-таки простудилась.
Сколько я пролежала в лесу? Кто меня нашел?
Последнее, что я помню, лицо Стаса. Что же все-таки он сделал со мной?
«Думаю, ты не захочешь помнить о том, что мы с тобой сделаем. Поэтому просто выпей это».
Помню горящие угли.
«Я уничтожу тебя».
И больше я ничего не помню.
Он бросил меня там, в лесу? А потом меня нашел какой-нибудь случайно проходивший мимо грибник?
Надо спросить у родных о моем чудесном спасении.
Я прохожу в свою палату. У меня две соседки. Женщина, с которой я немного успела пообщаться, и девушка чуть постарше меня.
Раздается звон колокольчика. Сердце екает. Полгода назад, когда я лежала в больнице, я слышала точно такой же колокольчик. Это так зазывают на завтрак.
Я прохожу в коридор, держа в руках тарелку и чашку. В конце коридора очередь. Толстая женщина в белом чепчике охраняет телегу, на которой стоят два ведра. Каждый подходит к ней, она плюхает в тарелку кашу, сверху кидает брусок масла. В кружку наливает чай. В руку кладет сырок.
Я дожидаюсь своей очереди и иду в свою палату. Мысленно сравниваю две больницы. В прошлый раз моя палата располагалась рядом со столовой, и я завтракала за столом. Сейчас я сажусь на свою кровать, ставлю посуду на тумбочку.
Мои соседки разговаривают друг с другом. Я молча жую кашу. Мне не хочется с ними общаться.
После завтрака я немного оживляюсь. Беру в руки телефон – тридцать шесть пропущенных вызовов. Двадцать пять из них – от мальчишек. И одиннадцать – от Дашки.
Я пишу Роме и Даше. Говорю, что со мной все хорошо. Чтобы не волновались за меня.
Отправляю сообщения. Ложусь на кровать.
Я целиком погружаюсь в свои мысли. Думаю о том, чем можно отпилить эти чертовы решетки.
Мне нужна эта яма.
Я хочу похоронить этого ублюдка.
Утром меня разбудила Умка, которая ходила по мне лапами. Стоп! Умка? Она должна быть в клетке! Я разлепила глаза и увидела перед собой Стаса, который положил Умку на меня. Крольчиха легонько стучала лапками по одеялу.
Его, наверное, впустила бабушка.
Я замычала и зарылась с головой под одеяло.
Стас завозмущался.
– Ну уж нет! Вставай, Спящая красавица!
– Сколько времени?
– Время смотреть фильм! Побежали ко мне завтракать! И у меня такой фильм есть, обалдеешь!
– А какой?
– Про привидения.
– Пойдем. – Я оживилась. Фильмы про привидения я обожала. – Только давай сначала в магазин забежим быстренько, бабушка еще что-то вчера просила купить, а я забыла.
Мы со Стасом были заядлыми киноманами. Фильмы мы смотрели почти каждый день. Вечером, когда темнело, мы уходили к нему, ложились на пол в его комнате и смотрели фильм на огромном приогромном экране. Конечно, на самом деле экран был обычный, средних размеров, но у нас с бабушкой был только старый пузатый телевизор, и все современные модели казались мне настоящими кинотеатрами.
В магазине, еле-еле дотянувшись до прилавка, я протянула продавщице продукты.
Стас стоял рядом и смеялся. Ух, как я злилась, когда он подшучивал над моим ростом. Ну погоди, когда я вырасту, я тебе устрою!
Был самый разгар нашего последнего предшкольного лета. Осенью мы должны пойти в школу. В первый класс. Мне было шесть, а Стасу семь. Мама хотела отдать меня в школу на следующий год, но я безумно хотела попасть в один класс со Стасом. Пока что нам не было никакого дела до будущей школы – ведь это лето будет длиться целую вечность.
Мы возвращались из магазина, и тут я заприметила двух девочек, которые играли в какую-то странную игру.
Девочки были постарше меня года на два. Их было трое. Двое натянули резинку и стояли по бокам, а третья девочка прыгала в середине. При этом она прыгала в определенной последовательности. Как будто это был какой-то танец.
– Пойдем! – недовольно сказал Стас и потянул меня за руку.
– Подожди! Я хочу понять, что они делают!
– Они играют в какую-то ерунду! Девчачьи игры всегда странные. Пойдем смотреть фильм.
Но мне безумно понравилась эта игра.
– Я хочу также! – заныла я.
– Ну что я могу сказать? Иди знакомиться, они тебя научат.
