– Или номер телефона, или патофизиология. Выбирай, – потребовал он. – Твоя консультация может не состояться, если я приду консультироваться по патофизиологии. У меня накопилось к ней много вопросов. В смысле к твоей патофизиологии.
Я расхохоталась. Парень был чудик, и ему подходили ямочки на щеках. Я сдалась.
– У меня нормофизиология, – сказала я на прощание.
– Не пробовал, – он пожонглировал ямочками на щеках.
Я хихикала всю консультацию, вспоминая чудика. У него был высокий рост, широкие плечи и шикарная машина. Как в кино. А звали его Ильей. По-библейски.
Он позвонил мне тем же вечером. И мы встретились. Как раз на каменных усах живой протоплазмы. Я ждала его, слушая, как булькает живая протоплазма. Она блестела тускло-серым цветом старого бабушкиного зеркала в темном коридоре. В ребристом зеркале реки ничего не отражалось, даже хмурые тучи. Ветер гнал реку живой протоплазмы прочь, она сопротивлялась из последних сил, утробно ворча под каменным мостом.
Он поцеловал меня, и я потеряла сознание оттого, что заглянула в его глаза. Их радужка была похожа на купол неба с земляным ободком по краю, только в центре купола вместо золоченого шпиля – черная дыра. Я снова попала в колодец, у которого оказалось два черных дна, разделенных голубым небом, похожим на двояковыпуклую линзу.
* * *
– Смотаемся на море. На все выходные, – предложил Илья.
– У меня же сессия. Не хочу в даль несусветную. Мне готовиться надо.
– Все нормальные студенты готовятся за одну ночь перед экзаменом. Чем меньше учишь, тем больше зарабатываешь. Посмотри на меня.
– Смотрю.
– Я живой пример, как надо правильно сдавать экзамены.
Я отрицательно помотала головой. Он притянул меня к себе за шею и посмотрел в мои глаза. Это был запрещенный прием. Я втянулась в купола его неба, как в аэродинамическую трубу. Собрала вещи, и мы уехали на все выходные. Мы уехали в пятницу и прибыли на место глубокой ночью.
– Отдельный коттедж, – потребовал он.
– Нету, – ответили ему.
– А если подумать? – Илья положил на стойку пару зеленых банкнот.
Мы шли в полной темноте к нашему временному пристанищу. В песке росла трава по пояс и кусты выше нашего роста. Черная трава и кусты пригибались ветром, утробно шурша нам вслед. Они дышали альвеолами своих листьев, как больной астмой. Тяжело, трудно и страшно. В полной темноте. Так дышат погребенные заживо.
Я рада, что посмотрела «Зеркало» Тарковского в восьмом классе. Если бы я увидела его позже, я бы его поняла, но не почувствовала. Тогда я «Зеркало» не поняла, но почувствовала. Мои самые любимые моменты в этом фильме – это колыхание ночной высоченной травы и исчезающее пятно на столешнице. Мне до сих пор страшно, когда я вспоминаю это.
Сейчас было то же самое. Потусторонний ночной мир песка, травы, ветра, черных скелетов деревьев и ощущение того, что мы одни на всем свете, тревожило и бередило мое воображение. Завинчивало в меня страх. Он растекался в моей утробе тихо-тихо, как отравляющий газ. Я была рада, что Илья молчал, он помешал бы моему воображению. Я думала о том, что все на свете море. И трава, и люди, и время. Даже огромное вселенское ухо, улавливающее мои страхи, мои мысли, мое настроение, меня саму. Огромное вселенское ухо – замысловатая морская воронка, заканчивающаяся в Марианской впадине и начинающаяся там же своим зеркальным отображением. Мир на полной скорости влетал во вселенскую воронку и вылетал из нее на полной скорости. Весь секрет был в том, что воронки соединялись с обеих сторон.
Илья включил свет и выключил мое воображение. Потусторонний мир заместился обычным. Он стащил с кровати матрасы и сложил на полу вместе.
– Зачем? – спросила я.
– Чтобы не мешать соседям.
– Ты буйный?
– Не то слово! – рассмеялся он. – Расстели постельное белье.
– Не буду. Я привыкла, чтобы обо мне заботились.
– А я привык, чтобы обо мне.
Мы уставились друг на друга. Мы ели друг друга глазами. Это было просто. Его глаза находились в тени.
– Ты что? С приветом? – его глаза сощурились.
– Не то слово, – ответила я.
– Отпад! – на его лице заиграли желваки. – Я приехал сюда отдохнуть, а должен в четыре утра выяснять отношения с сумасшедшей бабой!
– Я не баба, – мои губы против воли задрожали.
Он отодвинул свой матрас, расстелил белье и лег спать, выключив свет. Я просидела всю ночь за столом, глядя, как черные ветки бьются в окно. Живое дерево металось за пределами комнаты, перечеркнутое черным крестом оконной рамы.
* * *
Мне в глаз заглянул золоченый шпиль. Он теребил мои ресницы вежливо, но требовательно. Я раскрыла глаза и услышала смех Ильи. Не в доме, но рядом. Я вышла на террасу, он болтал с девушкой из соседнего коттеджа. Она кокетничала с ним вовсю. Всеми своими веснушками, кудряшками, спавшей с плеча бретелькой топа. И губами. Он смотрел на ее губы, не отрывая взгляда. Я вдруг перестала слышать звук, я только видела, как ее губы складывают разные фигуры, то растягиваясь, то сжимаясь, то превращаясь в воронку. Я прошла мимо, меня даже не заметили.
Я шла по самой кромке, на границе воды и песка, только они играли в другую игру, постоянно меняя границу. Я загребала мокрый песок пальцами ног, и мои ступни становились тяжелее меня самой. Вода разбегалась, накрывая голени и вымывая песок, и делала меня легче. Мне казалось странным, что ноги зависят от взаимоотношений воды и песка. Разве так бывает?
Я села на камни и стала смотреть на море. В нем были ворота. Далеко-далеко. В виде перекладины на стойках. Как футбольные ворота без сетки. Зачем посреди морского простора были построены маленькие ворота? Я представила белый кораблик, встала за штурвал и миновала ворота. Когда я проходила под ними, они стали огромными и унеслись в самое небо. Так далеко, что перекладины и видно не было.
– Куда глядишь?
Рядом стояла маленькая толстая девочка и ела бутерброд с колбасой.
– На море.
– Я тоже люблю на него смотреть.
– Почему?
– Не знаю, – девочка пожала плечами.
– Красиво, – согласилась я.
Правда красиво. Море жонглировало мириадами крошечных золотых пирамид из воды. Под ними у самого дна просвечивали ультрамариновые камни. Закачаешься!
– Хочешь бутерброд?
– Да, – я захотела есть.
Кто-то свистнул, я посмотрела в сторону. Неподалеку стоял Илья, покачиваясь с пятки на носок.
– Детишек обираешь?
Я разом запихнула в рот весь бутерброд целиком. Мне было стыдно не оттого, что я обираю детишек, а просто потому, что побираюсь бедной родственницей. Он захохотал в голос. Я жевала бутерброд и давилась, он хохотал как ненормальный вместе с маленькой толстой девочкой.
