Морин Мартелла - Девушка хочет повеселиться

— У нее никогда не было менструаций. Никогда. Берни всегда знала, что детей у нее не будет. Извини.

Большинство людей краснеет от смущения, но Джерри бледнел. Он даже забыл следить за баром. Почему-то мне захотелось его утешить, хотя подобная перемена ролей была настоящим абсурдом.

— Джерри, это не твоя вина. Спасибо за то, что рассказал.

Он взял меня за руку, но я резко вырвалась.

Джерри не стал повторять попытку.

Я долго рылась в сумочке, прежде чем нашла древний носовой платок, который сунула туда еще в каменном веке. Потом начала водить им то по носу, то по глазам, пока не оказалась похожей на панду. Я никогда не пользовалась водоустойчивой тушью, а в то утро наложила ее на ресницы слишком много. Этот фокус часто помогал мне восстановить уверенность в себе. Но поскольку ресницы у меня тоже довольно жидкие, это не слишком меняло дело.

Последовало долгое молчание. Джерри потягивал свое пиво. Я обвивала пальцы платком, пока у меня не стало покалывать кончики от нарушения кровоснабжения. Еще немного, и у меня бы началась гангрена. Такое уж мое счастье.

Джерри протянул руку, размотал платок и отложил его в сторону. Мы дружно следили за кончиками моих пальцев, пока они не приобрели естественный розовый цвет.

— Твои старики переехали в дом на Фернхилл-Кресент вскоре после твоего рождения. Все соседи были убеждены, что ты их настоящая дочь. Никто их не разубеждал. Точнее, твои родители все это время морочили им голову. Говорили примерно следующее: «У нее характер бабушки». Или: «Когда эта девочка родилась, у нее были чудесные темные волосы». А одной соседке твоя мать рассказывала, какими трудными были ее беременность и роды.

Я тяжело вздохнула.

— А какими они были у моей настоящей матери?

— Роды?

— Почему она отдала меня?

— Это и есть самое странное. Почему женщина, состоявшая в счастливом браке, отказалась от совершенно здорового ребенка? Бичемы — семья обеспеченная. Очень чванливая. Серебряные столовые приборы и все такое прочее. Почему она отдала тебя? Энни, пойми: Бичемы — не нам чета. Они живут в другом измерении. Такие люди считают, что не обязаны отвечать ни перед кем. Я бы не стал с ними тягаться. Где ты возьмешь деньги, чтобы судиться?

— Кто говорит о суде? Я просто хочу знать, почему она от меня отказалась.

— Это только пока. Но как только ты начнешь копаться в прошлом, все изменится. Вернее, ты сама можешь измениться.

— Не говори глупостей.

— Энни, пойми, такие вещи развиваются по инерции. Никогда не знаешь заранее, чем это кончится.

— Я только хочу знать, кто я такая. Вот и все. Джерри снова следил за баром.

— А как насчет ее мужа? Мы не могли бы выйти на него?

— Думаю, могли бы. — Он усмехнулся. — Но для этого придется запастись лопатой. Он умер десять месяцев назад. Сердечный приступ заставил праведного судью предстать перед своим создателем.

— Он был судьей? — Это произвело на меня сильное впечатление.

— Верховного суда. Тяжелое бремя.

— Ты думаешь, что он был моим отцом? — напрямик спросила я.

— Понятия не имею. Я не могу поклясться даже в том, что являюсь отцом двух собственных детей.

Я изумленно заморгала и откинулась на спинку стула. — А вот и мой клиент. Я посмотрела на дверь, в которую только что вошел высокий седовласый мужчина. Его с энтузиазмом встретили две модно одетые девушки. Судя по тому, с какой любовью девицы смотрели на его морщинистое лицо, они могли быть его дочерьми. Но в таком случае его должны были арестовать, поскольку он с жаром принялся ласкать их обнаженные ляжки.

— Так их две? — спросила я Джерри.

— А еще говорят, что мужское либидо угасает с возрастом. — Джерри быстро щелкнул тем, что издали напоминало зажигалку. — Улыбнитесь, вас снимают для журнала «Кандид камера»! — Он злобно усмехнулся. — Проклятый старый ублюдок!

Я не смогла противиться искушению и решила наведаться по адресу, данному мне Джерри. Только взгляну и уеду, пообещала я себе, дожидаясь автобуса, который должен был довезти меня до Хейни-роуд, где проживала миссис Бичем.

Отсюда было не так уж далеко до пригорода, где я однажды провела все утро, тщетно пытаясь найти себе квартиру. Но едва вы приближались к зеленому, усаженному деревьями району Фоксрок, то сразу понимали, что это совсем другой мир. Дома здесь были потрясающие. Солидные, просторные, с огромными участками, защищенными от любопытных глаз высокими заборами. Именно в таком месте и должен был жить судья Верховного суда. Или его вдова.

Пришлось напомнить себе, что она может и не быть моей матерью. В конце концов, какие у меня доказательства? Ну да, есть свидетельство о рождении с ее именем и фамилией в графе «мать», но я тридцать лет верила в подлинность документа, где в этой графе значилось совсем другое имя…

Сейчас мне требовалось только одно: свидетельство очевидца. Я хотела, чтобы миссис Клара Бичем признала меня. Причем отнюдь не ждала, что она прижмет меня к груди и скажет, что все эти годы помнила обо мне. Но я хотела, чтобы она признала меня своей дочерью — по крайней мере с глазу на глаз. Мне нужно было услышать это из ее собственных уст.

Только Клара Бичем могла сказать мне, кто я такая. Кем был мой отец. Она могла оказаться единственным человеком на свете, который знал об этом. Кроме того, она могла знать, почему моим родителям пришлось подделать свидетельство о рождении. Почему двое законопослушных людей средних лет решились на такое мошенничество.

Но если говорить честно, то больше всего мне хотелось узнать, почему она от меня отказалась. И называла меня фибромой.

Стремясь удостовериться, что все поняла правильно, я взяла медицинский словарь и проверила, что означает это слово. Там было написано, что это «доброкачественная опухоль мышечных и волокнистых тканей, обычно развивающаяся на стенке матки». Это могло выбить из колеи кого угодно. Даже человека, помешанного на своей родословной.

После этого моя обида на родителей уменьшилась как минимум вдвое. Они могли подделать мою метрику, могли скрывать от меня имена настоящих родителей, но делали это из любви ко мне. Они относились ко мне куда лучше, чем я того заслуживала. Особенно Берни. Она всегда подбадривала меня, когда я вешала нос. И считала, что мне все по плечу.

Берни Макхью никогда не могла простить себе, что родилась и провела детство в центре Дублина еще до того, как этот район стал считаться фешенебельным. Весь остаток жизни она посвятила тому, чтобы искупить этот недочет, и соблюдала правила этикета так тщательно, что каждый, у кого была голова на плечах, видел подделку за милю. Незадолго до смерти Берни призналась мне, что обратила внимание на моего отца только потому, что он был членом закрытого теннисного клуба. Когда она узнала, что его приняли в этот клуб исключительно за заслуги отца, который ухаживал за кортами, было слишком поздно. К тому времени они уже купили спальный гарнитур.