— Я не люблю выбивного, — хмуро ответил Марк.
— А что же ты любишь? Играть в куклы с девчонками? — насмешливо заявил он, и вся компания дружно захохотала.
Марк ничего не ответил на его реплику, только продолжал молча изучать своих противников.
— А ты? Как там тебя? Лёня? — продолжал веселиться мальчишка, тыча пальцем в мою сторону. — Как тебе наш буфет? Наверное, уже и забыла, как выглядит нормальная еда?
— Козел ты, Гошка, — будто бы убеждаясь в очевидном, произнес Марк и вдруг, отпустив меня, резко, без предупреждений, толкнул неприятеля в грудь двумя руками. Движение было быстрым, стремительным и, очевидно, сильным: в следующее мгновение Гошка уже лежал на полу, огорошено моргая глазами, точно так же, как и его друзья, не успевшие поймать своего предводителя.
И тут, для полной убедительности, Марк приправил свой поступок парочкой таких крепких выражений, что даже у меня, с ранних лет слышавшей перебранки наших кладовщиц, просто отвисла челюсть.
Красноречие маленького мальчика возымело яркий эффект: несколько старшеклассников, оказавшихся неподалеку, недоверчиво подняв брови, заявили со смехом:
— Ну, ничего себе! Серьезный парень!
А Гошка лишь растерянно бормотал:
— Дурак… Дурак… Вот я покажу тебе! — что на фоне тирады его соперника выглядело довольно блекло.
— Дайте пройти, — еще больше хмурясь, Марк растолкал плечом группу поддержки поверженного Георгия, открыл двери, пропуская меня в класс, после чего обернулся к растерянным ребятам и внушительно добавил:
— Кто еще сунется — врежу.
В ту секунду я еще не понимала, что обрела если не любовь одноклассников, то хотя бы спокойствие и гарантию безопасности.
Но пока что мне не было дела до таких глобальных выводов. Еле добравшись на ватных ногах к нашей парте, я упала на скамью, одержимая только одним желанием: сегодня же вечером пойти к Петру Степановичу, если надо — встать перед ним на колени и умолять забрать меня из этого гадкого места, отправить к своим, в обычную школу. Не нужен мне был английский, и Шекспир не нужен, и даже мультики с бананами после уроков.
— Гошка. Всегда он так, — недовольно поморщившись, смущенно произнес Марк, прерывая поток моих отчаянных размышлений, — А я думал, мы после садика в разные классы попадем.
— Достает? — отвлекаясь от своих мыслей, понимающе спросила я.
— Ну, не то что бы. Просто не любит меня. После того, как я ему чуть голову горшком не разбил.
И опять он заставил меня смеяться. Все-таки жаль, что придется оставить Марка одного, здесь, в этом змеином гнезде.
До конца дня из приметных школьных событий стала разве что находка настоящей, громадной гайки в котлете одноклассницы, и первое серьезное домашнее задание: придумать небольшой рассказ на тему "Каким я буду ленинцем".
После звонка с последнего урока, водружая на спину тяжелый ранец, я размышляла о том, что жизнь — странная несправедливая штука. История про ленинца, который умирал, но не сдавался, уже вырисовалась в моем воображении, и я заранее знала, что смогу рассказать ее так, что даже злая Таисия Павловна, считавшая меня оборванкой, разрыдается и точно поставит пятерку. А перед днем Октябрьской революции меня традиционно отправят на какой-нибудь конкурс, защищать честь школы. Это было бы действительно здорово, но даже несмотря на такие заманчивые планы, я не хотела больше оставаться здесь.
Вот только Марк…
— Ну, что ты возишься? Тебе же ехать далеко. Ты на остановку? — он быстрым жестом сдернул ранец с моей спины, и стал похож на вьючного верблюжонка. На плечах — собственный огромный портфель, в руках — моя школьная сумка. Несмотря на объемность груза, управлялся Марк с ним на удивление легко и проворно.
— Неужели тебе не тяжело? — спросила я уже за школьными воротами, после того, как мы в гробовой тишине прошествовали мимо кучки одноклассников, в этот раз избегавших даже прямых взглядов, не то что задиристых реплик.
— Нет. Это как дополнительная нагрузка. Тренер говорит, что каждую минуту надо использовать с пользой, — уверенно ответил Марк, стараясь не выдавать голосом сбившегося дыхания.
— А ты спортсмен?
— Я — пловец! — по неподдельной гордости, прозвучавшей в его голосе, я поняла, что он действительно любит то, чем занимается.
— А какая разница?
— Не в разнице дело. Ты просто… не точно… говоришь, — дорога на автобусную остановку шла под горку, поэтому Марку приходилось все тяжелее — тащить два портфеля, и скрывать собственную усталость, — Шахматист — он тоже… спортсмен. А сидит себе за доской… фигуры переставляет… уффф…. - дойдя, наконец, до лавочки, он повалился на нее, предварительно поставив рядом мой портфель.
— А у меня со спортом плохо, — доверчиво сообщила я, — Я падаю с каната и через козла не могу перепрыгнуть.
— Прыгать через козла — глупое занятие, — безапелляционно заявил Марк, — В жизни оно тебе никак не пригодится.
— Точно! — засмеялась я.
— Ты бы лучше на плавание ходила. Вот у вас в детском доме… бассейн есть?
— Бассейн? Не-а, нету. Хотя, шефы нам когда-то обещали, но директор сказал, что они зажали денег и… и все такое.
— Жалко, — заметно притихшим голосом, будто разговаривая сам с собой, протянул Марк, — А то бы я к вам перевелся.
Я решила, что ослышалась:
— Куда это «к нам»?
— Ну, к вам. В то место, где ты живешь.
— В… в детдом, что ли?! — опешила я, чувствуя, как горечь разочарования разливается внутри.
Как же так? Неужели Марк ничем не отличается от этих избалованных буржуйчиков, своих одноклассников? Притворяется другом, защищает, а на самом деле издевается надо мной? Ведь ребенок, которому от рождения было дано самое дорогое — настоящая семья, то, о чем мы не осмеливались даже мечтать всерьез и над чем никогда не шутили, не мог хотеть оказаться в детдоме.
— Ты что такое говоришь?! — мой голос зазвенел от злости. — Так нельзя! У тебя уже есть дом! У тебя есть мама! И папа! У тебя все есть! У тебя даже есть деньги, потому что у всех в нашем классе наверняка есть деньги! А ты… Нехорошо так говорить, Марк! Это очень глупая, плохая шутка!
— А я не шучу, — негромко повторил Марк. — Я серьезно. Вот скажи, к вам принимают детей, если они сами придут, ну, и напишут… заявление специальное. Или какие там надо бумаги подписать? — он поднял на меня немного смущенный взгляд, и я застыла, словно громом пораженная.
Его глаза не врали. Из самой их глубины на меня смотрело настоящее, недетское, отчаянное одиночество, и от увиденного мне стало страшно. Какое-то время мы ошарашено глядели друг на друга не как дети, а просто как два живых существа, осознавших ценность поддержки и взаимного приятия. А потом Марк, устыдившись своей откровенности, снова стал закрываться. Его взгляд затуманился, он опустил голову и, спустя пару секунд, смотрел на меня уже со своим обычным, серьезно-сосредоточенным выражением.
— Ну, ладно. Я понял. Наверное, нельзя.
— Марк… Ну что ты… — теперь настал мой черед брать его за руку. Как несколько часов назад он не бросил меня одну, лицом к лицу с одноклассниками, так и я сейчас не могла, не хотела оставлять его наедине со жгучей обидой на весь мир. Кажется, именно тогда я немного повзрослела, впервые ощутив укол извечного инстинкта: служить поддержкой и опорой дорогим тебе людям.
— Я не думаю, что ты можешь к нам перевестись. Хотя, у нас есть лишние кровати в спальнях для мальчиков, — я запнулась, потому что на самом деле хотела сказать совсем другое: — Но тебе не нужно этого делать, вот я о чем. Мы же теперь ходим в школу. И будем видеться каждый день! А хочешь… Хочешь, я сделаю так, что в школе тебе будет очень весело? И ты забудешь о всех-всех своих неприятностях! Хочешь? — я соскочила со скамейки и запрыгала вокруг него, кружась и поднимая пыль вокруг себя, — Вот я тебе обещаю, честно-честно, так и будет! Веришь мне? А?
Он на удивление несмело и растерянно продолжал смотреть на меня, все еще стесняясь порыва своей откровенности.
