Неизвестно, так ли сказались эти трудовые подвиги, или общий истерично-негативный настрой, но роды прошли ужасно. Крупный ребенок, будто чувствуя, что его здесь не ждут, не хотел выходить и мучил ее двое суток, пока врачи, что называется, не выдавили его из утробы матери. Валенька к моменту появления сына на свет была практически без сознания от пережитой боли, и поэтому на слова "Поздравляем, у вас мальчик" отреагировала тихим стоном и слабым взмахом руки, означающим "Уберите его с глаз моих".
Виктор Игоревич был, конечно, счастлив. У него появился первенец, сын! А по-другому и быть не могло! Ему ведь всегда доставалось самое лучшее! Малыша он воспринял как трофей, как дефицитный заказ, который он выполнил блестяще, несмотря на все трудности. Честно говоря, даже к горячо влюбленной в него красавице-жене Виктор относился, как к дорогой машине. Нет, он холил ее и лелеял (за машиной, чтоб не поблекла краска и не заглох мотор, тоже надо ухаживать) искренне гордился супругой перед гостями и на приемах, практически не изменял, а если случалось — тоном, не терпящим возражений, сразу ставил ультиматум "У меня есть жена. Жену — не трогать. Жена — святое".
Не то чтобы Виктор Игоревич был не способен на глубокие эмоции, нет. Очень горячее, нежное, вечное, как небо над головами и надежное, как земля под ногами, чувство давно жило в его сердце. Это было чувство любви. Любви к самому себе. Если посмотреть правде в глаза — он вообще был преданнейшим однолюбом! Ведь соперников самому себе у Виктора Игоревича никогда не было и быть не могло.
Поэтому, правда жизни о том, что самый лучший в мире сын — сын такого отца! — не готов с первых месяцев восторженно выслушивать его байки, гонять в футбол и ходить на байдарках, его слегка подкосила. Ребенок все время плакал, плохо ел, плохо спал, болел животиком, срыгивал, в общем, представлял собой весь набор проблем, от которых оптимистичный и обаятельный Виктор Казарин старался держаться подальше.
Проблем добавляла и сама Валенька, очень медленно оправлявшаяся после родов. Каждый вечер она встречала мужа заплаканными глазами, упреками, подозрениями, сменявшимися на клятвы в вечной любви и требованиями ответных клятв от него. Клятвы Виктор Игоревич раздавал щедро, красноречиво и очень убедительно. Жена немного успокаивалась, но не надолго.
В конце концов, Виктор решил, что материнство стало слишком тяжелым грузом для его супруги, основное предназначение которой заключалось в украшении его жизни. С характерной деловой сноровкой, которая очень пригодилась ему в будущем, он нашел ребенку опытную сиделку, тем самым освободив Валеньку от утомительных обязанностей матери, которые плохо сказывались на ее внешности и характере. Благодарность Валентины Михайловны не заставила себя ждать. Она то смеялась, то плакала, все повторяя "Спасибо! Спасибо!" Ведь своим своевременным вмешательством муж просто-напросто спас ей жизнь и репутацию.
К тому моменту, когда маленькому Марку исполнилось полтора года, Валенька не только поняла, но и приняла для себя страшную истину: ребенка своего она не любит. Не ненавидит пока что, но и не любит совсем. Мало того, он безмерно раздражал ее по мелочам, раздражал до такой степени, что она начала бояться себя и своих реакций. Когда, движимый детским любопытством карапуз, полз к включенной плите, молодая мать с тайным злорадством наблюдала, как он прикладывает пальчик к горячей поверхности, а потом отдергивает с визгом. Жалко в такие моменты ей сына не было. Она нравоучительно говорила "Вот не будешь лазать куда не надо" и гордо удалялась в спальню, пока зареванный мальчуган всхлипывал на полу кухни и даже пытался сам себя пожалеть, обхватывая руками за плечи.
Мысль о том, что так больше продолжаться не может, настойчиво побеспокоила Валеньку после одного показательного случая. Стоя у открытого окна кухни, она с плохо скрытой жестокостью наблюдала, как Марк подтягивает к подоконнику высокий табурет и пытается посмотреть, что же там творится на улице. И только когда стул угрожающе зашатался и ребенок едва не вывалился в открытое окно, Валенька опомнилась. В последнюю секунду, схватив сына за край одежды, она спасла жизнь этому маленькому, но такому проблемному и нелюбимому человеку. Потом она его, конечно, отшлепала и поставила в угол. Но наказание сына больше не приносило ей той радости, что раньше.
"Как я могла? Я чуть не убила собственного ребенка!" — потрясенно думала она, прижимая к вискам трясущиеся руки, — "Что сказали бы люди!? Это был бы такой скандал! Он был так повредил Вите на работе! Нет, решено! Срочно или сиделку Марку, или няньку! А я… Я так больше не могу!"
Поэтому решение мужа освободить ее от неприятных материнских обязанностей она восприняла с горячим энтузиазмом. Марк был сдан на руки многочисленным нянькам, а после — в детсад, Валентина Михайловна вернулась к привычной жизни светской красавицы, а Виктор Игоревич обрел желанное благополучие в доме.
Благополучие это, однако, оказалось липовым. Потому что, несмотря на исправившийся характер жены, ребенок продолжал приносить одни лишь неприятности.
По иронии судьбы, Марк унаследовал от родителей самые яркие их черты, но в новой комбинации они дали ему очень тяжелый характер. Переняв от Виктора Игоревича жизненную хватку, волю и целеустремленность, он, тем не менее, был напрочь лишен отцовского обаяния, открывшего перед Казариным-старшим не одну дверь. Если отец мог влюбить в себя с первых же секунд — сын с легкостью вызывал враждебность со стороны сверстников и взрослых. Люди сами несли желаемое Виктору Игоревичу, и отвешивали благодарные поклоны за то, что этот приятнейший человек соизволил принять их дары. Марк же продавливал, требовал и забирал свое силой, не тратя времени на лишние объяснения и этикетные церемонии. Оба, и отец, и сын всегда получали желаемое — только Виктора Игоревича окружение боготворило, а Марка побаивалось и тихо ненавидело.
А еще ребенку достались материнская гордыня и максимализм, что в сочетании с волевым напором делало его нрав практически невыносимым. Для него существовало только черное или белое, правильное или неправильное, только две крайности: хорошее или плохое. Была у мальчика еще одна странная черта — радикальная, даже немного болезненная тяга к справедливости, возможно, потому что жизнь с самого начала была к нему не слишком справедлива. И это стремление обычно приводило к конфузам и очень щекотливым ситуациям. Марк залихватски рубил правду-матку в глаза взрослым и детям, в то время как Виктор Игоревич самозабвенным враньем пытался замять сыновью недипломатичность.
Отцу, кстати, доставалось больше всех, ведь сын никогда ему не подыгрывал и редко упускал шанс выставить полным идиотом. Сам Казарин-старший был уверен в том, что ребенок специально мстит ему за что-то, в то время как Марк недоумевал по поводу его возмущений. Ведь папочка ошибся, а он его поправил. Он спас папочку, не дал сказать ему неправду! А если бы его поймали на вранье? Вот это был бы действительно позор!
— Марк, я уверен, ты не хотел бить этого мальчика! Правда, сынок?
— Хотел. Он забрал мою машинку.
— Марк, я думаю, что вы все же помиритесь и станете лучшими друзьями!
— Нет, не станем.
— Марк, сынок, но ведь это пустяк, о котором все скоро забудут, правда, дети?
— Я не забуду.
Несчастный родитель готов был биться головой о стену и рвать на себе волосы. Он, мастер переговоров и король очарования, уверенный в том, что способен найти общий язык с любым человеком, прочувствовать его тайные желания и в нужное время надавить на нужную точку, не мог справиться с собственным отпрыском! Не мог раскусить этот крепкий орешек, пробиться сквозь стену колючек максимализма и убийственной детской честности.
— Марк, сынок, послушай… А ты не думал, почему у тебя совсем нет друзей? — как-то посреди тихого семейного вечера поинтересовался он у сына, сосредоточенно строившего замок из колоды карт. Чего-чего, а умения красиво работать у ребенка было не отнять. Тонкие листы картона послушно выстраивались в замысловатые фигурки и стояли как приклеенные, а Марк точными выверенными движениями сооружал над ними все новые и новые ярусы.
