— Ну что, Карина, не рада меня видеть?
Отшатнулась, встревоженная громогласным эхом, успела сделать лишь маленький шажок к спасению… Власов, точно дикий зверь, в один прыжок настиг ее и утащил в подворотню; прижал к стене, склонился над девчонкой…
— Сука! — прошипел ей в лицо.
В одно-единственное слово он умудрился вместить все то, что восемь лет жгло адским пламенем, а сгореть так и не смогло. Ненависть, боль, отчаяние. Жажду мести и крик о помощи в равнодушную пустоту. Слезы двадцатилетнего мальчишки, в последний раз видящего мать.
— Молчи, тварь! — рявкнул Макс и сжал тоненькую хрупкую шейку, когда губы девушки вдруг приоткрылись, пытаясь что-то сказать. — Лучше молчи, Карина.
Дрожит она, прижатая к стене, трясется. «Где же папочка твой, окаянная? Что, некому теперь заступиться? За меня тоже было некому».
А она задыхалась, барахталась, повиснув на стальных его, за годы выживания окрепших руках; глаза, полные ужаса и нечеловеческого страха, таращились на него, ища в черной бездне его взгляда хотя бы крошечный островок жалости среди безжизненной пустыни ненависти к ней. А всего-то стоит чуть-чуть сильнее сдавить ее шейку — и муки закончатся… Что ж тяжело-то так? Что ж не додавит?
Макс вдруг ослабил хватку и дрогнувшей ладонью коснулся ее щеки. Кожа у нее все такая же нежная, только запах теперь другой — раньше она любила духи послаще. Волос ее коснулся — мягких, шелковистых… Лбом своим к ее лбу обреченно прижался и вдруг замер так, прикрыв глаза. Тогда, восемь лет назад, он ее боготворил. Он жениться на ней хотел. Детей от нее хотел.
— Максим, я не…
Женский вскрик. Обожгло его ладонь от удара, обожгло ее лицо… Девчонка не удержалась — упала на мокрый асфальт. Алой струйкой из разбитой губы побежала кровь, пачкая платье.
— Не надо, не бей меня! — закричала она и попыталась закрыть лицо руками.
Она ждала удара и пыталась отползти от палача. А он… Он никогда не поднимал руку на женщину. Но разве эта жалкая особь — женщина? Он смотрел, как она пятится от него, елозя задницей по грязному асфальту, как неуклюже в лужу лезет, не замечая; он смотрел на искаженное болью красивое личико, а слышал приговор суда… Вот так бы поступить с ней. Сделать бы с ней все то, о чем так красочно она рассказывала! Его, конечно, опять посадят, но сидеть за содеянное должно быть не так обидно. Жаль, что к ней даже прикасаться противно, не то что насиловать.
Он поймал ее за лодыжки и резко притянул к себе, заставляя вскрикнуть от боли.
— Мы не договорили, Карина.
— Я не Ка…
Еще рывок. Затрещала ткань по швам — девчонка взвизгнула, зажмурилась; он к стене прижал ее — она трясется, головой мотает и шепчет что-то одними губами… Он ничего не слышит. Кому нужны теперь ее слова? Прошло, Карина, время разговоров — наступило время за свои слова отвечать.
— Изнасиловали тебя, значит, да? Я тебя изнасиловал?
— Я не Карина…
— Чем же я помешал тебе так, а? За что ты со мной так? Ну ответь мне, за что?!
— Я не Карина…
— Какая же ты тварь… Жалкая, лицемерная! Страшно тебе сейчас, да? А мне тоже было страшно. Только никто меня не пожалел. Ни меня, ни мать мою. Молись, тварь. Потому что сегодня тебе придется за каждое слово свое ответить, за каждую мою слезу, за каждую слезу моей матери, Карина!
— Я не Карина! — закричала девушка, едва не плача. — Да услышь ты меня! Я не Карина!
— Ну конечно. Конечно, не Карина. И меня ты первый раз в жизни видишь!
За жизнь цепляется, дрянь! Хотелось рассмеяться ей в лицо, но разучился он смеяться. Не Карина она… Как же! Да он лицо ее в кошмарных снах едва ль не каждую ночь рассматривал! А девчонка не унимается — еще не плачет, но судорожно пятится куда-то и как заведенная твердит, что не Карина она.
— У нее шрам должен был быть на животе, — вдруг выдохнула она, будто нашла себе алиби. — Максим, у нее шрам был! — почти кричала, вглядываясь в обозленное лицо напротив.
И что? Да, у Карины был шрам. Аккуратная, маленькая полосочка — след от аппендицита. Ее юное тело он никогда не портил, Максу даже нравилось легонько проводить по нему пальцем в те далекие светлые времена, когда они с Каринкой целыми днями пропадали на пляже.
— Максим…
Дрожащей рукой та, что сидела перед ним, задрала платье, обнажая живот. Темно здесь, ничего не видно, но все же Макс глаза невольно опустил.
— Смотри! Смотри же! — дрожал ее голос, моля о пощаде. — У меня нет шрама. Нет, Максим! Видишь?
Не видит — темно здесь. Но она так правдоподобно врала, что Макс не удержался, девчонку подхватил и к свету потащил; разложил прям на асфальте, платье до груди задрал и не постеснялся даже белье ей приспустить — а ведь шрама действительно нет. Все-таки, темно здесь слишком. Ну или папаша постарался — с его деньгами наверняка нет проблемы дочь от шрама избавить. И все же искал, пальцем по памяти провел по животу, ища следы рубца. Девчонка замерла, не смея пошевелиться; лежит под ним растрепанная, полуголая, и смотрит с замираньем сердечка, как тот с видом исследователя рассматривает ее живот. Нет шрама. Нет следов. С легким сомнением в глазах Макс посмотрел на девушку — да нет же, Каринка. Не глюки же!
— Максим, я не Карина, — с мольбой в глазах мотала она головой, — я сестра ее…
— Какая еще сестра?
— Мы близняшки…
— Какие еще близняшки? Хватит врать, а?
— Я не вру! У Карины шрам был — я же вижу, ты знаешь о нем… А у меня его нет. Максим, отпусти меня…
Да, шрам был. А вот сестры-близняшки у Карины никогда не было. Или все-таки была, но он ничего не знал о ней? А ведь со своей семьей Карина его не знакомила, и даже о том, чья она дочь, он не знал до последнего. Макс вдруг резко перевернул девушку на живот и, не церемонясь, сорвал с левого плеча то, что еще несколько минут назад было платьем — там, под левой лопаткой, у Карины должна быть большая родинка. Стоп-стоп… Так правда, что ли, не Карина?!
— Ты кто? — рявкнул Макс, развернув девушку обратно к себе лицом.
— Да говорю ж, сестра я Каринкина. Лика. Отпусти меня, Максим! Я не знаю, чем перед тобой Каринка так провинилась, но я же не виновата перед тобой ни в чем…
— Не знаешь, — усмехнулся Власов. — А за что я восемь лет сидел, тоже не знаешь?
— Знаю, — пролепетала девушка.
Была бы здесь Каринка, все было б по-другому. Но не Карина перед ним — другая. Копия. Невиноватая. Макс еще долго вглядывался в знакомое лицо незнакомки, до боли, до синяков сжимая трясущиеся руки — все казалось ему, что обман это, что дурит, стерва, за жизнь цепляясь… Но в глазах напротив мольба тихая: «Я не Карина! Я не виновата…»
— Пошла отсюда, — бросил Макс, силой заставляя себя оставить невиновную в покое.
Она не уходила — уползала. С трудом встала, цепляясь за стену дрожащей рукой, и пошла прочь… Власов сполз по стене и невольно обернулся ей вслед: она еле идет, спотыкается, трясется и даже не пытается прикрыться остатками платья, грязными лохмотьями повисшими на бедрах… «Ну что, звереешь потихоньку? Мерзость-то какая…» А она не Карина — обидел только зазря… Ну и черт с ней. Хоть и не она, а все ж сестрица; наверняка, такая же избалованная дрянь — папаша других делать вряд ли умеет.
Власов отвернулся. Слетевшие с девчонки босоножки остались валяться в луже; на одной каблук отломан — наверно, упиралась со всей дури, когда уползти пыталась… Он не помнит. Ничего не помнит. Глаза ее только помнит и собственную ненависть.
Маленькая сумочка сиротливо валяется рядом; рука сама собой потянулась к ней — ну нельзя два года встречаться с девушкой и не знать, что у нее есть сестра-близняшка! Без зазрения совести Макс вытряхнул содержимое перед собой. Негусто: телефон, ключи, помада, кошелек… Лучше б документы с собой носила. Новенький смартфон жалобно пискнул — смс от некой Маришки: «Лик, ну где ты?» Значит, все-таки «Лика». Значит, правду сказала. Макс затолкал вещи обратно в сумочку — сама же не осмелится вернуться, а к утру здесь уже ни денег, ни телефона не будет. Не зная, куда девать теперь свой трофей, Макс вышел из перехода.
