Итогом этих отношений вопреки всем моим мечтаниям о «долго и счастливо» стал повешенный на меня чужой долг, потому что мне хватило дурости оформить на себя крупный кредит. Да, доверчивостью к людям в нашей семье отличалась не только моя мама. Зато с тех пор я накрепко выучила этот урок и повторять своих ошибок впредь не собиралась.
А вот мама…
— Я же предупреждала, никогда и ни за что не пускать его в квартиру. Мам, ну как так-то?..
Я стащила сапоги, вокруг которых на линолеуме успели набежать лужицы обтаявшего снега, и повела рыдающую мать на кухню. Усадила её за стол, вынула из шкафчика успокоительное:
— Выпей-ка. Вот вода, — выхватив из зажима пару бумажных салфеток, протянула вслед за стаканом. — Всё, бог с ним. Что сделано, то сделано. Не рви себе сердце.
На душе кошки скребли, но никакие деньги не стоили того, чтобы так по ним убиваться.
— Мам, ну пожалуйста…
Как-то уж так вышло, что мне второй раз за день пришлось унимать чужие слёзы. И во второй раз очень хотелось расплакаться самой. Но нельзя, сейчас нельзя. Может быть, потом, ночью, когда все благополучно уснут и никто меня не услышит.
Мама понемногу успокоилась и, поддавшись моим уговорам, рассказала, как всё произошло. Никаких открытий, впрочем, я для себя не сделала. Сергей, умело играя на эмоциях, умудрился наплести ей с три короба о том, что мы с ним обо всём договорились, и он вернулся за своими вещами с моего разрешения. Мать, растерянная его уверенностью и напором, почти не сопротивлялась. Вот и вся история.
В итоге он прихватил с собой не только давно упакованные мной в две больших коробки остатки его одежды, игровую приставку и какую-то мелочь, но и, как мне казалось, надёжно спрятанную в одном из закрытых на ключ ящиков стола шкатулку с деньгами.
Кажется, я теперь никогда и не узнаю, откуда ему стало известно, что я вообще хранила там деньги. Складывать их туда я начала уже после того, как он меня подставил, мы с ним расстались и я выставила его из дома.
— Женя, я честно… он говорит, что, вот, Елена Степановна, хоть сейчас ей наберите и спросите… но, говорит, очень спешу… говорит, у его матери операция на сердце… и что ему сейчас же надо забрать вещи… что договорился продать что-то из них…
Я слушала сбивчивые объяснения матери, и всё, чего мне сейчас хотелось, это крепко её обнять и вдоволь нарыдаться вместе с ней. Но я знала, как сильно её пугали мои слёзы. Как-будто стоило мне заплакать, и рушилась последняя стена, на которую она ещё могла опереться.
И я, конечно же, сдержалась. Хотя бы ради неё. Иначе, не дай бог, по жестокой иронии судьбы именно нам потом и не обойтись без поиска денег для операции на материнском сердце.
— Бог с ним, мам, говорю же, — пробормотала я, поспешно смахивая с щеки предательски выкатившуюся из уголка глаза слезу. — Забудь. Знал же, сволочь, что я на работе, а ты не откажешь. Ну вот так по-дурацки в жизни бывает. Ну что теперь, вешаться? Из-за этого гада? Не разбогатеет он от этих денег. Просадит где-нибудь опять, да и всё.
— Может, в полицию обратиться?..
Я посмотрела в родные заплаканные глаза и покачала головой:
— Мам, ну какая полиция?.. В квартиру сама его впустила, вещи забрать разрешила. Да и пока они будут разбираться, он десять раз успеет эти деньги спустить.
Мама вздохнула, в который раз промокнула глаза салфеткой:
— Ты же ведь платье себе купить хотела…
Я хмыкнула и кивнула, снова вспомнив о поручении Волкова:
— Да уж… Знаешь, может, так Вселенная настойчиво намекает, что в этом году мне никаких празднований не положено. Что на этот Новый год у неё на меня какие-то другие планы.
Знала бы я тогда, насколько правдивы оказались мои слова…
Глава 8
Мягкий свет, вкрадчивая музыка, разговоры и смех, огоньки гирлянд, ель и остролист, уютные новогодние ароматы цитруса и хвои… Обширная лаунж-зона главного офисного здания Volkoff Center преобразилась для встречи Нового года. Народ прибывал, и от окружающих в эти дни особенно легко передавалось праздничное настроение, даже если своё застряло на нуле.
Андрей стоял в углу просторной залы, прислонившись к отделанной под тёмный мрамор стойке и наблюдал за главным входом, грея в руках стакан со скотчем.
— Обозреваешь свои владения? — от бара, за которым уже вовсю хозяйничал обслуживающий персонал, к нему шёл Никита с настолько довольным видом, будто свою программу минимум на сегодняшний вечер уже выполнил.
— Слежу за порядком, — скривил губы Андрей и поймал посерьёзневший взгляд друга.
— Андрей, ты же не собираешься…
— Слушай, голубь мира, бросай дёргаться. Я похож на патологического любителя потанцевать на граблях?
— Можно подумать, все мы топчемся на них намеренно, — проворчал Никита и со стуком опустил свой стакан на стойку. — Глазом моргнуть не успеешь, как вспылишь. А то я тебя не знаю.
Андрей поморщился, но промолчал. Внутри ворочался не до конца прирученный зверь — глухо порыкивал, но послушно прятал клыки и когти, лишь только потому что приказа выпускать их не было.
В памяти сами собой всплыли воспоминания об их последнем разговоре несколько дней назад.
— Андрей, я тебя умоляю, только не лезь во всё это прямо сейчас, — взмолился Никита под конец их диалога в переговорной. Он совершенно явно и сам был не рад, что посвятил друга в офисные сплетни, но сказанного не воротишь, а отмахнуться от новой информации Андрей уже не смог бы.
И он, сцепив зубы, в ответ пообещал себе и другу, что устраивать разборки из-за всей этой идиотии с «охотой на Ледышку» в праздники не будет. Тем более что неплохо бы перед этими самыми разборками собрать информацию о происходящем, чтобы не наломать дров. И он уже даже знал, кому поручит этим заняться.
Поэтому пришлось отыскать некое подобие золотой середины — проследить, чтобы хоть сегодня, в годовщину безобразного скандала, не случилось никаких эксцессов. А со всякими нездоровыми инициативами на рабочем месте он разберётся, когда фирма вернётся к трудовым будням после праздников.
Ободрённый его молчанием Никита улыбнулся и обвёл залу широким жестом, будто лично трудился над её убранством не покладая рук:
— Ты вот лучше отвлекись, развейся. Прочувствуй, так сказать, атмосферу волшебства. Старый год уходит, и всё такое.
Пусть бы он с собой ещё и поганое настроение прихватил. И главное, не совсем понятно, с чего оно настолько испортилось. Да, ситуация с играми подопечных в альфачей-охотников его, может, и раздосадовала, но не настолько, чтобы вот так сильно повлиять на его настроение.
И всё же внутри сидело что-то… прямо в центр солнечного сплетения будто впилась острая ледяная игла… Предчувствие?
— Вот бы всё было настолько просто, — отозвался Андрей. — Новый год — новая жизнь, а старую — в мусорное ведро.
— Ну а вот это уже даже не забавно, — ему на плечо легла тёплая рука, а в воздухе расплескался терпкий аромат Chanel Cristalle. — Тебя послушать, так старая жизнь тебя совсем доконала.
Катя.
Андрей обернулся и не сдержал улыбки — его женщина умела производить впечатление, как будто за каждым её появлением на людях скрывались кропотливые математические подсчёты. И он не знал, так это на самом деле или нет: старался не лезть в эту женскую алхимию, чтобы не портить разгадкой тайну волшебства.
Чёрно-золотистое платье сидело на ней, как вторая кожа. Он услышал, как присвистнул и поздоровался Никита. Катя рассмеялась, и в её низком грудном смехе слышалось удовольствие от произведённого эффекта. Она шутливо шлёпнула его друга по плечу.
— Ты, Фролов, не меняешься. Когда ты себе уже девушку найдёшь?
— Да что вы оба заладили! — возмутился Никита, подхватил со стойки свой стакан и на время покинул их, растворившись в растущей толпе всё прибывающих гостей и сотрудников.
— А ты что стоишь тут, как сыч, прячешься ото всех?
— Который год подряд изображать из себя Маргариту на балу Сатаны что-то не хочется.
