ничего не знаю. Просто ни одна идиотка не оставит своего мужа с половозрелой девицей дома надолго, даже со своей любимой сестрёнкой. Я бы никогда так не сделала. Давно тебе об этом хотела сказать…
— Я идиотка…
— Ты не идиотка, Динуль, ты…, - замялась…
— Что, слов нет?
Фыркает мне на ухо…
— Почему такой вопрос? Кто наговолил нехорошего тебе?
— Догадайся…
— Догадалась. Выдохни и расслабься, всё ещё вилами на воде писано. Я ж тебе говорила, что она с дяденькой связалась, владельцем Орнамента. Я офигела, когда мне муж сказал. С её то возможностями, вот ни за что не поверю, что она к нему вдруг любовью воспылала. Слушай, я сейчас круг почёта сделаю и домой, а то даже мой терпеливый муж может разозлиться, — хихикает. — А ты не пори горячку, я попробую что-нибудь узнать про них.
Обнимает меня:
— Я люблю тебя Дин, знаешь, да? И в любое время звони…
Глажу её хорошенький животик — на счастье. Обнимаю. Не справилась бы без неё сегодня…
Ужин уже плохо помню. Пчелиный улей: жужжит, жалит иногда, не чувствую особо ничего. Устала.
И это состояние неопределённости бесит уже. Не знаю что делать. Не знаю как спать с ним буду, и как вести себя с ним, тоже не знаю. Не знаю, как у него спросить и что спрашивать вообще.
Хоть Эля и говорит, что ругаться не зазорно, я ругаться не умею. Никогда с ним не ругалась. Да и по жизни ни с кем почти не ругалась.
Никогда не слышала, чтобы мои родители ругались или выясняли отношения. Может и были у них разногласия, они столько лет вместе, но их выяснения отношений обходили нас сестрой стороной.
Они для меня всегда были примером. Я мечтала о такой семье как у моих родителей: любящей и уважающей интересы друг друга.
Петя заходит бесшумно, как всегда. Чувствую это по тихому щелчку двери, по лёгкому колебанию воздуха и по его запаху. Он невозможно вкусно пахнет: свежескошенной травой, чистым воздухом, как после только что закончившейся грозы и чем-то ещё, мною до сих пор неразгаданным.
Его запах забирается мне в мозг, проникает под кожу, я захлёбываюсь им — дурею от него.
Берёт пижаму, которую я держу в руках, и бросает её на пол:
— Не люблю пижамы…
Мурашки разбегаются по коже…
Разворачивает меня к себе. Обнимает меня. Целует.
— Соскучился нереально, — шепчет, — не мог дождаться, когда все разойдутся сегодня. Готов был уже тебя у родителей украсть.
Ладошки мои в руки берёт, начинает пальчики мои целовать…
Каменею…
— Расслабься, — гладит меня всю.
А я расслабиться не могу. Про сестру думаю, которая опять у нас в доме спит, про родителей…
— Нет, — шепчу, одними губами. Руки отдёргиваю, пытаюсь его остановить
Не реагирует. Ещё крепче обнимает, прижимает к себе, целует везде.
— Нет, — говорю громче.
Замирает на мгновение, но руки тут же продолжают своё путешествие по моему телу.
Я сжимаю его ладони своими.
Он останавливается, смотрит на меня…:
— Критические дни? — целует опять, — не страшно…
— Ты не слышишь меня, — почти кричу. — я сказала, — нет.
Убираю его руки с себя, делаю шаг назад. Обнимаю себя руками.
Он тяжело дышит. Глаза горят, желваки ходят на скулах, сжимает сильно кулаки…
Мне страшно. Я не видела его никогда таким.
Грубо берёт меня за плечи, смотрит на меня незнакомым мне взглядом:
— Что не так?
Всхлипываю…Страшно так становится.
Отпускает. С силой пинает кресло, оно опрокидывается с грохотом. Поправляет спортивные штаны, которые не успел снять и выходит.
Сжимаюсь вся.
Собака подскакивает, за дверью. Скулит недовольно.
— На место — говорит ей громко. Голос злой, незнакомый. — На место, кому я сказал. Разбаловала тебя хозяйка, совсем от рук отбились.
Больно до безумия.
И страшно…
Кто-то дышит мне в коленки… Олли? Мне приятно. Тепло. Спокойно. Протягиваю руку, чтобы потрепать за ухом свою любимицу и замираю. Не она. Эти волосы невозможно перепутать ни с кем. Эти короткие, немного жестковатые волосы — мой антистресс. Накручиваю прядку на палец, закапываюсь в его волосах, царапаю знакомый до боли затылок.
Лёгкий выдох мне в коленки.
Вздрагиваю…
Смотрю на него, родной такой, до боли…
— Прости, малыш. Прости, — не трогает меня. Коленки целует. — Так соскучится по тебе, не смог вовремя остановиться. Давай я тебя на кровать перенесу. — смотрит на меня, ждёт разрешения. — Я не трону тебя, если ты не хочешь, не бойся. Просто буду лежать рядом…
А я в глазах его тону. Как будто забываю про всё: что вчера было — забываю. Не думаю о том, что завтра будет…, не хочу. Устала.
Руки протягиваю ему.
Он поднимает меня своими сильными руками. Смотрит так, как будто первый раз видит. Даю ему себя рассмотреть. Дрожу…Не от холода дрожу, нет. От взгляда его дрожу, от близости его…
— Обними, — сама предлагаю.
Обнимает бережно, нежно, крепко. Убаюкивает в объятиях, успокаивает, согревает. Целует в макушку.
Кладу голову ему на грудь. Запах его вдыхаю. Дыхание его слушаю: тихое сейчас, прерывистое.
Господи, блаженство такое.
— У тебя есть презервативы? — шепчу. По спине его глажу.
Отклоняется. Смотрит пристально.
Удивлён…
— У меня жена есть, зачем мне презервативы? — тихо говорит.
— Я таблетки не пью, — смотрю на него. Глаза его хочу видеть.
— Прекрасно. Давно пора…
Замираю. Я тоже удивлена. Не ожидала.
— Девочку хочу, дочь хочу, — продолжает и обхватывает мою голову ладонями, смотрит в глаза мне, — На тебя похожую, такую же красивую. Чтобы глаза такие же бездонные — глаза целует. — И губы чтобы тоже, как у тебя — проводит пальцем по моим губам. Очень хочу — шепчет так, что я опять дрожу. — И сына хочу. Но сначала девочку, Динару ещё одну маленькую. Сокровище ещё одно моё. Баловать её хочу, капризы её выполнять, на руках носить….Очень хочу.
Сама к нему тянусь. Обнимаю его. Сильнее прижимаюсь. Я мечтала от него эти слова услышать… Всегда мечтала.
Он отвечает. Обнимает сильно. По спине гладит. В волосах носом закапывается. С шумом запах мой вдыхает….
Спину его царапаю, не могу от кожи его оторваться. Захлёбываюсь от его близости. Слёзы по щекам ручьями льются
Собирает губами мои слёзы, губы мои целует, шею. Шепчет что-то мне на ухо. Не торопится. Гладит меня нежно. Везде гладит…
Находит губами мои губы и целует. Жарко. Страстно.
Я отвечаю ему. Мы целуемся. Целуемся. Целуемся. Остановиться не можем.
Он поглощает меня постепенно, затягивает на глубину. Я позволяю ему себя поглощать. Выпивать себя разрешаю. Тону в его поцелуях.
