а ты решил, что хочешь смотреть, как я медленно умираю?! Хрен тебе, понял! Я живее всех живых, даже одежду себе сшила! Посмотри! Посмотри на меня! — кричу я ему что есть мочи, а он молчит и наконец взглядом меня ниже задевает.
— Это что, мой пиджак? — удивленно вскидывает он брови.
— А тебе жалко?! Ты решил навечно оставить меня ходить с голой жопой? — уже почти на ультразвуке ору я.
— Просто удивился. Мне даже нравится.
— А — а! — как он может быть таким спокойным! Отталкиваю, иду прямиком на выход. Он зашел, а я выйду. Но стоит мне дойти до двери, как Андрей меня клешней за локоть хватает.
— Отпусти! Я ухожу!
— И куда ты пойдешь? Без денег, без документов!
— Куда угодно, — и не вырваться ведь. Чертов мутант. — Только подальше от тебя.
— Успокойся! — никакого крика, лишь жесткий, шипящий приказ, а я уже впечатана в дверь, за которой должна меня ждать свобода. — Теперь слушай внимательно.
— А если я не хочу! — отворачиваю голову, а он насильно — за подбородок — заставляет на себя посмотреть.
— А я не спрашивал. Отец за мной следил. Чем-то сильно ты ему приглянулась. Ищет тебя по всем своим каналам. Я даже послать к тебе никого не мог, пока меня прослушивали и следили за моими передвижениями.
Я пытаюсь переварить все что он говори, но у меня звон в ушах. А если он врет? А если нет? А с другой стороны, зачем ему врать? Он ведь пришел? Он ведь вернулся, разве нужно мне что— то еще?
— А ты меня больше не оставляй, ладно? — руки сами тянутся обнять мощную шею. Приходится встать на цыпочки и найти в густой бороде теплые, сжатые губы. — Я так боюсь умереть. Не оставляй, прошу.
Он застывает каменным изваянием, но я упертая, я продолжаю настойчиво жаться всем телом. Целовать и целовать, дуреть от сладкой пытки, которая дает щекотка от его бороды. И наконец ликую, когда он срывается. Когда в отместку с рыком щелкает своим языком по-моему, словно показывая место и врывается в мой готовый, услужливый рот. Поднимает меня и легко доносит на диван, куда бросает. Но лишь затем, чтобы навалиться сверху и задирать мою и без того короткую юбку.
* * *
Швы, над которыми я трудилась почти сутки, просто трещат, но мне плевать. Сейчас самое важное — это большое надежное тело, удерживающее меня на весу. И я парю в воздухе, впервые за всю свою жизнь ощущая себя в полной безопасности. Эйфория как она есть. Андрей здесь. Он пришел. Он со мной. И ему нравится быть со мной. Он так целует. Господи. Как разъяренный дикарь. Жадно. Грубо. Словно наказывая. А я ведь не умею. Мне удается только в рот ему мычать и кайфовать от того, как внизу живота столб искр по нервным окончаниям бьет.
Он несет меня на диван, куда мы вместе падаем. Он— шумно ругаясь, а я от счастья смеясь. Он такой тяжёлый, но мне так нравится, что он придавил меня. Словно защищая от всех напастей в этой жизни. Словно самый близкий мне человек.
Его пальцы нагло мнут, рвут пуговицы свежего укороченного пиджака раскрывая для себя мою грудь. Мы часто дыщим, словно после бега, словно после драки, в которой участвовали добровольно. Он поднимает голову и словно застывает. Мне даже глаза открыть приходится, чтобы убедиться, что он все еще здесь. Что все это— не плод моего больного воображения. Но нет, он тут, смотрит вниз, не моргая.
— Своя? — накрывает большой ладонью грудь, а меня будто до сердца простреливает. Такая горячая. Такая тяжелая. Так идеально ложится, что накрывает всю целиком, нажимая на острый, ноющий сосок. — Своя.
— Тебе… — сглатываю. — Нравится?
Волнуюсь, потому что хочу услышать то самое. Хочу, чтобы чувствовал тоже, что и я. Дико хочу.
— Нравится, девочка. Очень нравится, — он убирает ладонь, и я уже в расстроенных чувствах, но тут же ахаю, когда он накрывает ладонью другую грудь, одновременно касаясь твердыми губами соска свободной. Господи. Закрываю глаза и губы кусаю.
— Андрей, это просто, — он не отвечает, а мне и не нужно. Только пусть продолжает вот так меня трогать. Вот так меня ласкать. Делать со мной все, что ему вздумается. Только ему.
Вплетаю в его волосы дрожащие пальцы, ощущая, как они немеют, как все тело немеет, пока он усиленно продолжает меня ласкать. Всасывать уже другой сосок в рот, втягивать до сладкой боли и отпускать, наблюдая за тем, как моя грудь трясется. Господи… И стыдно, и хорошо.
— Ты совсем дикая, — вдруг усмехается Андрей, поднимая голову. В глаза его смотрю, от злости ни следа. Лишь чистая, неконтролируемая похоть. — Неужели никогда секса не было?
— Не было, — врать смысла нет. — Просто учили на разных штучках делать хорошо мужчинам.
— Покажешь? — интересуется он с любопытством в глазах.
— Все что захочешь, но ты не мог бы…
— Что? — дует он на сосок. Изверг, ей богу.
— Продолжить…
— Девственность тоже не миф?
Качаю головой, наблюдая за тем, как его веселье на нет сходит. Думает, вру. Пусть проверяет. С ним не страшно.
Он дергает свой ремень, продолжая смотреть на меня, буквально пожирая своими синими глазами. В комнате так ярко, что я вижу все оттенки его радужки. И то, как они меняются. Он раздвигает мои ноги шире и вместо того, чтобы сразу вставить, смотрит прямо туда.
— Гладко прям так, неестественно…
— Нас… — ох, что он пальцами делает. — водили на лазерную эпиляцию.
— Недешевое удовольствие…
— Было больно.
— Сейчас тоже будет, — встает он один палец, затем второй, растягивает меня, создавая дискомфорт. А потом я вижу, как второй рукой он освобождает член. Достает пальцы и по моей груди проводит… Я стрункой вытягиваясь, смотрю, как бордовая от притока крови головка балансирует возле моей щели. Большой, красивый. Черт, таких дилдо никто не сделает. И страшно, что это может в меня протиснуться, растянуть меня до невозможности.
— Андрей, скажи только, — господи, как страшно. Головка уже у входа, Андрей размазывает по ней влагу, что сочится из промежности. Ее так много. — Скажи, что не отдашь меня отцу.
— Не отдам, — говорит уверенно, смотрит в глаза и делает рывок. Лишь на половину до преграды, но меня уже всю перекореживает. Какой же он огромный. Дергаюсь, оттолкнуть хочу. Ногтями царапаю, но не прошу убрать, потому что хочу, чтобы он сделал это. Хочу, чтобы сделал именно он. Сейчас. Или никогда.
— На меня смотри, — требует. Одной
