— Мы вернёмся к… этому, — шепчу я, указывая туда-сюда между нами, — после того, как узнаем.
— Справедливо, — шепчет Тобиас, а затем снова целует меня, оставляя на моих губах сладкий привкус школьной влюблённости вместе с горькой печалью о потерянном друге. Это уже слишком. Я сохраняю спокойствие, пока он не уходит, а затем мчусь в ванную и включаю горячую воду. Обжигает как ад, но я забираюсь в ванну и позволяю ей омыть меня, пока затыкаю слив и позволяю душу наполнить ванну за меня.
Я остаюсь в ванне до тех пор, пока моя кожа не очистится, но легче от этого не становится.
Горе — отстой.
Это как маленький демон, который следит за каждым твоим движением, независимо от того, как быстро ты бегаешь, как хорошо ты прячешься, как сильно ты борешься с этим. Он здесь, готовый включиться в любой момент.
Обхватив колени руками, я прижимаюсь лбом к ногам и закрываю глаза, позволяя воде стекать, пока моё тело не становится слишком тяжёлым, чтобы его удерживать.
Когда я возвращаюсь в комнату, то долго-долго смотрю на экран ноутбука, надеясь, желая и молясь, чтобы маленькие точки от Спенсера сказали мне, что он печатает. Моё сердце учащенно бьётся при этой мысли, но сколько бы я ни смотрела, ничего не меняется.
Моя надежда не вернёт его к жизни, не так ли?
Наконец, я впадаю в отчаяние и вместо этого отправляю сообщение Монике.
«Несмотря на то, что всё пошло наперекосяк, я скучаю по тебе».
Это всё, что я пишу. Потому что это правда. Потеря Спенсера заставляет меня осознать, что многое в моей жизни я принимала как должное. Через мгновение я отправляю сообщение и матери, но знаю, что какое-то время она не сможет ответить. В реабилитационном центре телефоны запрещены. По крайней мере, не в те, куда ездит она, в эти роскошные спа-заведения, за которые платит мой отец, хотя они в разводе уже много лет.
Сон, наконец, овладевает мной, но Песочный человек, должно быть, серьёзно ослабевает, поскольку всего несколько часов спустя я просыпаюсь от шума льющегося снаружи дождя и раскатов грома вдалеке.
— Грёбаная дерьмовая погода на северо-востоке, — ворчу я, вылезая из постели, моргая сквозь большие белые круги и пытаясь заставить свои сонные глаза сфокусироваться на яркости экрана ноутбука.
Никаких сообщений от Спенсера. Или Моники. Или моей мамы.
«Надеюсь, ты немного поспишь». Это от Тобиаса. Только это. И это было всего несколько минут назад. Я набираю быстрый ответ, направляюсь в ванную и писаю, ожидая ответа на моё короткое сообщение: «Шторм разбудил меня».
«Меня тоже. Хочешь встретиться?»
Мгновение я колеблюсь, а затем быстро печатаю: «Да», — натягиваю тяжёлый дождевик, ботинки и хватаю дурацкий зонтик с эмодзи, который подарила мне Моника. Это съёжившееся лицо, ну, знаете, у того, что с зубами? В любом случае, она говорит, что я всё время делаю такое лицо, так что вполне уместно, что у меня есть такой же зонт. Лично я ненавижу его, но это был подарок, поэтому я приняла его с благодарностью. И под благодарностью я подразумеваю, что я скорчила именно такое съёживающееся лицо.
— Привет, — шепчу я, когда открываю входную дверь и нахожу Тобиаса, такого милого, промокшего до нитки после прогулки по холму. Он совсем один, и это мне не нравится. Просто потому, что он парень, не значит, что ему стоит бродить по кампусу в одиночку. — Тебе не следовало подниматься сюда одному.
— Я этого и не делал. — Он кивает, и я, прищурившись, смотрю на фигуру вдалеке. Это Мика с зонтиком, украшенным вишнями. Он стоит возле скамейки на повороте дороги, оставляя своего брата промокать от дождя.
Мило. Междоусобица близнецов.
Я выхожу, тихо закрывая за собой дверь, и держу свой зонт над головой Тобиаса. Трудно не пялиться на него, когда его красно-оранжевые волосы падают на его лицо, а на длинных ресницах блестят капли дождя. Мы берёмся за руки и начинаем спускаться по тропинке, Мика идёт впереди нас. Я его не виню. Каждый скорбит по-своему.
Жуткий холод пробегает по мне, когда мы проскальзываем через заднюю дверь в общежитие. Луч фонарика скользит по коридору, и Мика заталкивает нас обратно в нишу, замирая, когда жуткий ночной сторож Натан светит фонариком в сторону открытой двери и ругается.
Он идёт в нашу сторону, позвякивая ключами, шаркая ботинками по полу.
— Чёрт возьми, — ругается Мика, роясь в кармане в поисках ключа. Он открывает шкаф позади нас, и мы проскальзываем внутрь с нашими мокрыми зонтиками. Надеюсь, Натан не заметит лужу на полу. Более чем вероятно, что он этого не сделает, потому что, давайте будем честны, он довольно дерьмовый охранник.
Раздаются проклятия в адрес этих грёбаных тупых детей, а затем звук открывающейся шире двери. Мика выглядывает, чтобы посмотреть, что происходит.
— Он курит чёртову сигарету прямо за дверью.
— Тогда давай просто посидим здесь, пока он не уйдёт, — шепчет Тобиас в ответ, и дверь закрывается. Это ужасно тесное пространство, чтобы оказаться в ловушке с двумя высокими парнями. Близнецы чертовски высокие, и от них приятно пахнет, как от свежей дождевой воды, смешанной с терпкой вишней и ветивером. Моё сердцебиение учащается, но это просто моё тело реагирует на их близость. Я слишком разбита и печальна внутри, чтобы по-настоящему возбудиться или по-настоящему оценить этот момент. Какая-то злая подсознательная часть меня откладывает эти чувства на потом.
«Примечание для себя: представьте, что это сочная серединка двойного сэндвича с двумя ломтиками хлеба».
Иу-у-у.
Это была своего рода грубая метафора, да?
— Вы, ребята, не собираетесь сегодня из жалости трахать друг друга, не так ли? — шепчет Мика, и я вскидываю голову так быстро, что задеваю его за подбородок, и он ругается достаточно тихо, чтобы, я надеюсь, неуклюжий Натан не услышал.
— Это больше в твоём стиле, не так ли? Трах из жалости? — Тобиас огрызается в ответ хриплым шёпотом.
— Да, ну, я собирался сказать, что если вы двое не готовы, то, может быть, нам с Шарлоттой стоит это сделать.
— Ты предполагаешь, что я вообще этого хочу, — рычу я в ответ, ударяя его ладонью в грудь. — Мне это неинтересно.
— Ты бы переспала с этим подонком Коди, но не со мной? — спрашивает Мика, и в его голосе слышится боль. Теперь, когда я думаю об этом, у него действительно есть характер человека, который хотел бы избавиться от своего горя… Хорошо, что здесь нет других девушек. Эта мысль бьёт меня по лицу, как резиновая лента, и в конце концов я хмурюсь так сильно, что кажется, будто это выражение отпечаталось у меня на лице.
— Я никогда не спала с Коди.
— Ты встречалась с ним два года и ни разу с ним не переспала? — Мика выдыхает, как будто он невероятно удивлен.
— Братан, мы уже знали это, — парирует Тобиас. — А теперь заткнись на хрен, пока нас не поймали.
— Если всё это время ты не спала с Коди, то с кем же ты спала? — спрашивает Мика, и я закатываю глаза. Здесь темно, так что он не может меня видеть, но, по крайней мере, от этого я чувствую себя лучше. И тут его что-то осеняет, что-то, что заставляет меня съёжиться и пожалеть, что я не могу выскочить из этого чулана и бежать со всех ног. Но хоть жуткий Натан меня и не пугал, я не хочу, чтобы он звонил отцу и будил его. Как бы я ни не боялась Натана, я в десять раз больше боюсь отца. Он отправит меня в эту Академию Эверли для девочек. Или ещё хуже. Может быть, он отправит меня в какую-нибудь отвратительную военную школу-интернат в пустыне, в какой-нибудь кошмарный городок вроде Ланкастера или ещё куда-нибудь.
Я дрожу.
— Ты можешь посмотреть, там ли он ещё? — ворчу я, пытаясь отвлечь самого большого придурка из двух близнецов МакКарти. Как кто-то мог путать Тобиаса с Микой, выше моего понимания. У Тобиаса гораздо более благородная натура, чем у его придурковатого брата.
— Она девственница, — говорят они в унисон, глядя друг на друга поверх моей головы, и, клянусь богом, всё моё тело нагревается на пять градусов от лицемерного гнева.
