Кусочки и обломки валялись по всей камере. Книги, журналы, карандаши. Они даже дали ей красный надувной мяч для занятий, но он лежал забытый под кроватью, собирая пыль.
— Тебе скучно? — это первое, о чем я спросила.
Татьяна прислонилась к задней стене, скрестив ноги. На ней был белый комбинезон, а волосы выбриты до самого черепа. Ее губы скривились при виде меня.
— Пришла позлорадствовать, Елена?
Ее голос был хриплым, будто она давно им не пользовалась.
Я подошла ближе к экрану, разглядывая свое отражение. Если Татьяна была лысым деревом зимой, то я была цветущими лугами и изумрудно-зелеными лесами. Молодая, красивая, древняя... и свободная.
— Зачем мне злорадствовать?
Она сплюнула. Это ничего не дало. Нас разделяло стекло толщиной в кирпич.
— Ответь на мой вопрос. Тебе скучно?
— Очевидно.
Татьяна уставилась на агентов позади меня. Некоторые вступили в спор со своим начальником, когда увидели меня в дверях, но Кавински закрыл спорт и привел меня внутрь.
Молодые агенту еще не изучили различные типы врагов, сказал он.
Тебе лучше научить их, как можно скорее, ответила я. Пока они не столкнутся с новым.
Теперь никто из молодых агентов не мог встретиться взглядом с Татьяной.
Я улыбнулась про себя.
— Я пришлю тебе несколько книг. Лучший материал, чем то, что тебе предоставляет правительство.
— Почему?
— Мне тебя жаль.
Татьяна вздрогнула, словно я ее ударила. В каком-то смысле так оно и было.
— Я забыла о тебе. Мы все, — продолжала я. — Ты не более чем пустое место в нашем доме и сердцах, медленно собирающее пыль.
— И ты пришла, чтобы вспомнить меня? — ее глаза были темными. Проблеск Татьяны, которую я знала, просвечивал насквозь. — Вот где я. Посмотри хорошенько.
— Вот где ты.
Татьяна встретилась со мной глазами, полными такой ярости, что они могли бы прожечь стекло. Когда-то давно я хотела спросить ее о стольких вещах, но, как и она, вопросы вылетели у меня из головы. Несколько из них вновь всплыли, когда я вошла в стерильно-белую камеру и победила животное, запертое в клетке.
Я сунула руки в карманы пальто и продолжила ее разглядывать.
— Ты выглядишь как русская, когда так стоишь, — сказала Татьяна. — Ты больше не дикое животное, которое кусает любую руку, оказавшуюся слишком близко, а? Теперь ты кое-что похуже. Волк с желтыми глазами в тени, змея, убаюкивающая свою жертву, притворяясь спящей. Посмотри, что Константин сделал из тебя; посмотри на монстра, которого он создал.
Мои брови поползли вверх от ее оценки.
— У тебя здесь достаточно кислорода, Татьяна? Константин сделал меня матерью и женой, но он не сделал меня могущественной или блестящей. Я создала себя, я сформировала себя. Существо, которое стоит перед тобой, выросло из семени, оплодотворенного болью и орошенного кровью. И теперь то же самое существо находится по другую сторону решетки.
В отражении стекла моя улыбка выглядела определенно жестокой.
Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга.
— Да, — наконец признала она. — Думаю, что ты права. Только девичество может породить такого зверя.
Я взглянула на агентов позади, прежде чем снова повернуться к ней.
— Ты хотела бы узнать, как поживает твой сын?
Татьяна взглянула на пустую белую стену. Она, казалось, спорила с ней.
— Нет, нет, я ничего не хочу знать. — она спросила: — Зачем ты пришла сюда, Елена?
— Я пришла за ответами о твоей дочери.
Она даже не вздрогнула.
— Моя дочь мертва.
— Мы с тобой обе знаем, что это неправда. — ответила я. — Где она? — спросила я.
Когда она встретилась со мной глазами во второй раз, их серый цвет превратился в сталь. Я почувствовала почти облегчение, увидев это; это означало, что обыденность этого места не поглотила ее душу в своей белой пустоте.
— Я никогда тебе не скажу. Клянусь жизнью, Елена, я никогда ни слова не скажу о ней. Ты можешь вырывать мне ногти один за другим, сдирать кожу сантиметр за сантиметром, но я никогда ничего не раскрою.
Я поняла это. Если бы я оказалась на ее месте, ничто не могло бы заставить меня подвести моих детей.
Но я не была на ее месте, и на то имелись веские причины.
— Эта девочка часть моей семьи, — сказала я. — Я хочу, чтобы она вернулась. Хочу оберегать ее и растить. Нигде в мире ей не будет так хорошо, как с братом и отцом. Ты это знаешь.
— Моя мать думала то же самое о моем отце, а в итоге он убил ее за какую-то узкую молодую киску. — Татьяна послала мне взгляд. — Ад лучшее место для моей дочери, чем с ее отцом и братом.
— Очень может быть, что именно там она и находится.
Татьяна снова посмотрела на стену.
— Она в безопасности.
— Я никогда не перестану ее искать, — предупредила я.
— Ты перестанешь. Через некоторое время ты забудешь. Раз в год, примерно в определенный день, ты можешь оплакивать ее отсутствие, но со временем она станет всего лишь безликим призраком в твоих снах. — Татьяна приложила руку к сердцу. — Как и она для меня.
Я проследила ее контур в стекле. Такой маленький, такой слабый. Когда-то я съеживалась под этой женщиной, рисковала своей жизнью и разбила свое сердце, чтобы уберечься от нее. Я вспомнила, когда мы впервые встретились, ту болезненно опухшую женщину, которая была такой теплой и любимой. Я и не подозревала, что месть уже разъела ее сердце и заразила кровь.
Если бы я знала, возможно, я бы добавила что-нибудь другое в тоник, который я ей подавала.
— Я пришлю тебе несколько книг, Татьяна, — повторила я.
— Мне бы этого хотелось.
Мы еще немного понаблюдали друг за другом. Я перестала описывать ее, прижимая руку к прохладному стеклу.
— Что говорят твои руки? — спросила она.
На моей ладони было написано всего несколько слов.
— Это мой список покупок. Клей — у Нико школьный проект — яйца, дрожжи и мука — Дмитрий делает черничный хлеб.
При упоминании его имени на ее лице ничего не отразилось.
— Какой домашней ты стала. — печаль окрасила ее глаза в цвет дождевых облаков. — Я скорблю о том, какой ты могла бы быть, Елена. Я всегда буду скорбеть о будущем, которое могло бы быть у тебя, если бы не существовало мужчин.
Домашней? Я бы рассмеялась, если бы печаль ее слов не нашла отклика во мне.
— Я тоже скорблю о том, какой ты могла бы быть, Татьяна. Правда.
У Татьяны дернулась челюсть.
— Я хочу, чтобы ты ушла сейчас же.
Я кивнула.
— Я оставлю тебя гнить в покое.
Я подала знак агенту Кавински.
Он шагнул вперед.
— Сюда, доктор Тарханова.
Татьяна вскочила на ноги. Оживление вернулось к ней, когда она сказала:
— Доктор?
Это первый раз, когда она посмотрела на меня так, словно я была чем–то, чего стоило бояться так же, как мы все смотрели на нее. Я почти увидела проблеск уважения на ее лице.
— Ты же на самом деле не думала, что меня приручили, не так ли, Татьяна? — я спросила. — Ну же. Я выгляжу так, будто у меня есть пенис?
Я не стала дожидаться ее ответа. Я не могла утруждать себя тем, чтобы слушать это.
Вернувшись домой, я сложила стопку книг и завернула их в коричневую бумагу. Константин поймал меня, когда я обвязывала ее бечевкой. Он не спрашивал, он уже знал.
Через несколько недель после того, как я отправила книги, я получила запрос на дополнительные. Только Кон знал о бумагах, которые я передавала Кавински через опущенные окна машины.
Было разумно убедиться, что связь с Татьяной все еще существует.
В конце концов, мы с Коном могли бы покончить с ней, но остальным членам моей семьи не так повезло. Татьяна снова войдет в нашу жизнь, завтра или через несколько десятилетий. Кто знает, когда, кто знает, почему, но она это сделает. Она была сорняком в нашей жизни, от которого мы не могли найти корень, вечно губившая наш сад и душившая другие цветы.
