твою смотреть.
– А комиссия?
– Без сопливых с комиссией разберемся, – мстительно откликается Егор Васильевич, и я не удерживаюсь – хихикаю, и тут же прячу лицо от двух пылающих негодующих взглядов.
– Иванова, кайтесь, не отвлекайтесь, – мученическим тоном советует мне проректор.
– Да каюсь я…
Каялась письменно, каялась устно – при комиссии. Члены комиссии посматривали друг на друга, хмыкали многозначительно, думали… совершенно не то они думали.
Что молодо-зелено, что, ну, Юлий Владимирович и отжег – закадрил студенточку, что ну и страсти у нас тут творятся, как в мексиканском сериале.
Какие страсти…
Если бы!
Увы, но ими у нас даже и не пахнет.
Страсть может свернуть горы, не то что чью-то заоблачную гордыню.
Мне хочется в это верить, по крайней мере. Может, лет через двадцать я и одумаюсь, и буду с тоской вспоминать свой бурный роман с университетским преподавателем, а сейчас – я даже романом его назвать не могу. Так. Безумной интрижкой, в ходе которой я случайно сожгла свое сердце до черных углей. Ничего особенного. Время, говорят, лечит такие болячки.
Я не выхожу из кабинета проректора, до тех самых пор, пока мне не дают собственноручно пропустить злополучную свою претензию через офисный шредер.
– На память возьмете? – насмешливо спрашивает Васнецов, кивая на горсть бумажных полосок, оставшихся от моей претензии.
– Будто бы я эту историю без напоминалок смогу забыть, – сметая мусор в урну, откликаюсь я невесело. Обреченно встаю, понимая, что кровь из носу – а на вторую пару к Ройху мне идти все-таки придется.
– Катя! – проректор окликает меня через несколько шагов.
Я оборачиваюсь. Ему еще галочку в графе “и душу свою согласна продать на веки вечные” поставить нужно?
– Егор Васильевич?..
– Будьте осторожны с красными юбками, Катя, – туманно и очень загадочно советует Васнецов, – кто знает, где они мелькнут. Кто их увидит… Мы сгладили текущий конфликт, но… Это не дает вам повод вести себя… опрометчиво.
Красная юбка… Опрометчивое поведение…
Вор всегда знает, когда на нем горит шапка. Вот и я мгновенно понимаю, что речь о том незабываемом дне в кабинете декана, когда я сидела под столом у Ройха. И… не только сидела.
– Я… Буду осторожна… Да… – краснею как рак, бормочу какую-то ересь и из проректорского кабинета вылетаю пробкой. Останавливаюсь только пролетев поворот коридора. Боже… А проректор-то все знал, получается… Капец! И как я ему теперь в глаза смотреть буду?
Как хорошо все-таки, что он это откровение мне после покаяния сказал. А то бы я и двух слов не связала.
Вытаскиваю из сумки телефон, чтобы оценить, сколько времени осталось до конца пары и стоит ли на неё идти, если осталось мало, и к своему удивлению вижу на экране СМС от Ройха.
У нас с ним… Похабная переписочка, если быть откровенной.
И только последнее сообщение более-менее похоже на сообщение преподавателя студентке.
“Найди Капустину и спроси, что она хочет за запись. На паре её нет. Была, да сплыла”.
Хорошее ЦУ.
На самом деле – сама хотела это сделать.
Миссия – найти и не прикончить…
Честно говоря, пока я планировала свои «розыскные мероприятия» – придумала сразу несколько последовательных маневров, что буду делать, если простейшее – взять и позвонить, по хорошо известному мне номеру – не сработает.
В конце концов, я знаю, в каком доме Анькин парень снимает квартиру. И знаю, что консьержа там нет, а вот бабушка-соседка, глухая и открывающая всем без разбору – очень даже есть.
А если Аньки нет на квартире Илюхи, то можно же и до её маменьки дозвониться. Маменька у Аньки беспокойная. И очень печется, чтобы беспутная дочечка все-таки получила образование. За новость о прогуле – может словить мегеру и отнять у Аньки её модненькую машинку. Для Капустиной это почти то же самое, что ампутировать ноги. Как же она, и на новой вписке без тачки появится?
Размышляю об этом, и ощущаю, как же сильно я на неё по-прежнему злюсь. Она бесит меня всем. Особенно тем, что я не разглядела в ней двойного дна. Гнили вот этой стервозной.
Ладно!
Зачем бесцельно булькать ядом внутри себя, если им можно прицельно плюнуть в своего обидчика? Пора приступать к реализации своей мести, и первый шаг на этом пути – позвонить бывшей подружке. А уж потом…
К моему удивлению, Анька берет трубку после третьего гудка. И обламывает мне такой продуманный план возмездия.
– Я уж думала, не позвонишь, – её голос звучит язвительно, – боже, неужто ты мне деньги вернуть решила?
– Только после того, как ты вернешь мне все курсачи, что я для тебя делала, – холодно отрезаю я. Совесть даже не шевелится. Она у меня такая – любит спать в тени моей злопамятности.
– Ух-ты, ух-ты, какие мы грозные, зу-у-убы отрастили, – Анька хихикает, и именно в эту секунду я понимаю, что её голос звучит не очень-то и трезво, – и чего ты хочешь от меня, свет моих очей, лучшая подружка, сестрица моя не по крови, а по духу?
Слушать вот это все – почти то же самое, что ощущать, как тебя распарывает острый нож.
Ага. Именно так мы и считали, сдружившись насмерть с первого курса. Ночевки, девичники, совместные тусовки… Мы даже ради хохмы придумали свое приветствие, как подростки, просто потому что это прикольно же!
Как можно думать об этом и не испытывать боль – не понимаю.
– Я знаю, что ты не послала ректору ту запись, – произношу сквозь зубы, – что ты за неё хочешь?
– А кто спрашивает? – Анька опять-таки пьяненько хихикает. – Катя Иванова или Юлий Владимирович?
– А ты что, решила у него выбить поблажки на экзаменах до защиты диплома? – язвительно уточняю я. – Что, на свои мозги уже нет надежды?
Это казалось обычной грызней двух рассорившихся девиц, но… Закончилось это странно. Ни привет, ни до свиданья, просто глухой удар чего-то твердого в динамик и обрывок пронзительного, протяжного воя на фоне. И лай. Высокий такой, визгливый, знакомый…
Это лает шпиц ПростоФиля, противная псина той самой глухой бабуленции.
Что ж…
Значит, бухает Капустина уже дома.
Как хорошо, что снимают они недалеко от универа. Дойду до неё прям щас. На пару к Ройху опоздаю – что ж, он ведь сам меня послал о судьбе записи справиться.
Только бы не убить её… Только бы не убить…
А еще – желательно не покалечить. С неё ведь станется – и в полицию пойти, и побои снять, и в
