вещи, которые я могла сказать, застряли у меня в горле.
Что со мной происходит?
Когда он оставил меня стоять там, не сказав ни слова, будто я была раздражающей соседкой, с которой никто не хотел сталкиваться, я вздохнула с облегчением.
Я не знала, что бы сказала, если бы он не сделал.
В груди возникло какое-то чувство, тяжелое, неустойчивое и всепоглощающее.
Это было слишком близко к панике.
Следующие пять дней я провела брея ноги, смотря рекламные ролики, крася ногти на ногах — в общем, все, что угодно, лишь бы оставаться занятой до девяти часов. Потому что именно тогда он приходил. Днем он не обращал на меня внимания, но когда солнце садилось, казалось, что я становилась единственной девушкой, оставшейся на планете.
У Кристиана был свой распорядок.
И я стала одержима этим зрелищем.
Он начинал с часов, расстёгивал их и клал на мой комод. Следующими были запонки. Он положил их на бок своих Ролекс, примерно на сантиметр правее. Моим любимым был галстук — не сводя с меня глаз, он развязал узел и снимал его с шеи.
Затем начинал расстегивать пуговицы рубашки, сначала рукава, а потом воротник. Он оставлял ее надетой и расстёгнутой, пока возился с ремнем, который аккуратно сворачивал. По правде говоря, это единственная прелюдия, в которой я нуждалась. Его ботинки были следующими — выстраивались рядом. Затем он раздевался, положив свою одежду на спинку моего дивана.
Еще неделю назад я бы посмеялась над ним. Но теперь я нашла это настолько сексуальным, что садилась на край кровати, просто чтобы посмотреть.
Мы занимались сексом задом наперед.
Никогда не начиналось с поцелуев.
Но всегда заканчивалось ими.
Как только он раздевался, я подходила к нему. Он запускал руку в мои волосы, пока я оставляла дорожку из поцелуев от его груди к животу и ниже, беря его в рот.
Я была просто еще одним добровольцем.
Но он всегда отвечал взаимностью.
Доведя его до пика, он издавал шипение или какое-то грубое Русское слово, его хватка в моих волосах отрывала мой рот от него и он поднимал меня на ноги, а затем вел меня назад к моей кровати.
Предвкушение сворачивалось, как раскаленная проволока, в моем животе, когда моя спина касалась простыней. Он начинал медленно, не торопясь, стягивал крошечные или кружевные трусики, которые я всегда надевала для него. Затем прижимался лицом к моим ногам, крепко держа меня за бедра, будто это то, чего он всегда хотел, и боялся, что кто-то отнимет это. Он не останавливался, пока я не впивалась ногтями в его руки и не дрожала от облегчения.
В первую ночь он был в презервативе, но в следующую, он так разгорячил меня, я так отчаянно жаждала почувствовать его обнаженным внутри, что умоляла:
— Только головка.
Головка погрузилась еще на несколько сантиметров, а потом мы просто поглощали друг друга.
Он любил брать меня сзади, иногда на четвереньках, иногда на коленях, прижимая мою спину к его груди. Я любила это в любом случае, но он был прав — моей любимой позой была миссионерская. С его руками, лежащими на кровати рядом со мной, с прессом, напрягающимися при каждом толчке, и интенсивностью в его глазах, горящая в моих.
Пытаясь быть наполовину ответственной, я не умоляла его снова войти в меня. Он всегда выходил, каждый раз входя в новую часть моего тела. А потом, на мгновение, мы просто ловили воздух, тяжело дыша друг на друга. Все еще задыхаясь, он целовал меня, коротко и сладко, прежде чем понести в ванную и включить душ.
Он смывал оргазм с моего тела, а потом мыл мне волосы. Я никогда в жизни так сильно не мыла волосы шампунем — мой мастер убьет меня, — но, конечно, если бы она хоть раз запустила руки этого мужчины в свои волосы, она бы поняла.
Закончив, он целовал меня под струями воды. Пока я не начинала задыхаться и умолять его трахнуть меня.
Но он никогда не брал меня.
Я знала, что он этого хочет. Он был тверд, издавая мучительный стон, когда я обхватывала его рукой, но он только замедлял поцелуй и отходил от меня.
Мне нравилось, когда ему звонили, потому что, когда он разговаривал по телефону, он дольше держался. Он сидел на диване в моей комнате и говорил по Русски, наблюдая, как я расчесываю волосы, втираю лосьон в кожу и одеваюсь в какую-то обтягивающую вещь, где я умирала от желания, чтобы он сдался и снял ее. Жар его взгляда следовал за каждым моим движением, оставляя мою кожу чувствительной и очень волнующей. Как только он заканчивал разговор, он уходил, а мне уже не терпелось, чтобы он вернулся.
У меня не было мужчины в моем личном пространстве с тех пор, как появился Антонио, и даже тогда, он никогда не мыл мои волосы, не спускался на меня вдвое меньше, чем этот мужчина, и не смотрел на меня взглядом, заставлявший сгорать.
Я могла бы к этому привыкнуть.
И меня это пугало.
В Четверг утром на йоге Вэл болтала о новом парне, с которым встречалась. Инструктор уже дважды угрожал выгнать нас за разговоры, и мы работали над третьим. В свою защиту скажу, что я почти не участвовала в разговоре, потому что застряла в какой-то стране грез по имени Кристиан.
Прошлой ночью, когда его руки втирали шампунь в мои волосы, я спросила его, есть ли у него странный фетиш на волосы. Он ответил:
— Только на твои.
— Почему? — спросила я, затаив дыхание.
— Мне нравятся твои волосы, malyshka (прим.пер: Малышка). Это первая часть тебя, которую я увидел — твой затылок на свадьбе. А потом ты повернулась и посмотрела прямо на меня. Но ты смотрела не на меня — ты смотрела мимо меня, на своего нового мужа, с этим безумным блеском в глазах. Первая девушка, на которую я хотел смотреть, была слишком занята, глядя на другого мужчину. Именно тогда я начал ненавидеть его — и до сих пор ненавижу, хотя он мертв, — его голос стал грубым с легким акцентом, — Потому что он получил этот взгляд от тебя, а я никогда.
— Так кто же этот счастливчик? — голос Вэл вернул меня к реальности.
— Что?
— Да ладно тебе. У тебя все утро выражение лица после оргазма.
— Ш-ш-ш, — прошептала я, когда инструктор бросил на нас свирепый
