Вечером, когда они сидели в «Руаяль Шампань» за кофе и коньяком, Максине всегда хотелось, чтобы Чарльз прикоснулся к ней, но он никогда этого не делал.
Как-то во время очередной пятничной встречи, за ужином, у них вдруг скомкался разговор, и оба почувствовали, что между ними возник барьер смущения и замешательства. Максина ощутила, внезапно и совершенно ясно, что для нее Чарльз не просто клиент. С этого момента она стала очень внимательно следить за собой: не скребет ли она карандашом в голове — эту ее привычку дружно осуждала вся ее семья, — не слишком ли шумно ест и пьет.
К концу следующей недели Максина испытывала уже такое возбуждение, что ей было трудно находиться рядом с Чарльзом. В этот вечер она показывала ему несколько старых и попорченных картин, на которых маслом были написаны лошади. Она собрала эти холсты по всему дому и выставила их в коридоре. Картины оказались весьма похожи на серию аналогичных работ, которую Джек Реффолд как раз начал продавать в Америке. Они уже опаздывали к тому времени, на которое был заказан столик в ресторане, но ей хотелось показать эти картины Чарльзу и посоветоваться, не стоит ли послать одну-две Джеку для оценки.
— А почему бы нам не вернуться сюда после ужина? — предложил Чарльз. — Тогда и выберем, какие послать в Лондон.
— Я слишком устану и к тому же очень поздно вернусь в Париж. Как бы мне вообще не заснуть за рулем на обратной дороге.
— Я тебя отвезу, — вызвался Чарльз.
— Слишком далеко, ты тогда вернешься в Эперне только на рассвете. — Про себя она, однако, подумала, что он может и совсем не вернуться: единственное, что не нравилось Максине в Чарльзе, была его манера лихачески водить машину.
После ужина, когда им уже принесли кофе, Чарльз вдруг наклонился к Максине через стол и медленно-медленно провел рукой по ее густым, золотистым, цвета спелой кукурузы, волосам. Максина ощутила вдруг удушье, как будто оказалась на большой высоте в горах. Она почувствовала, как возбуждение сильными волнами прокатилось по коже головы, по груди, в паху. Чарльз задержал в руке прядь ее волос, потом тихо отпустил, волосы медленно качнулись на место, и с губ Максины сорвался еле слышный стон. Чарльз услышал его.
— Ты слишком устаешь от этих поздних поездок, — сказал он. — Почему бы тебе просто не переехать ко мне?
— Потому что моих родителей хватит от этого удар!
— Не хватит, если мы поженимся, — сказал Чарльз. Не сводя глаз с ее лица, он поднес к своему рту запястье ее левой руки и очень мягко и нежно поцеловал проступавшие там бледно-голубые жилки.
Максина, всегда уверенная в любой ситуации и ясно знающая, что она делает и зачем, на этот раз не знала, что сказать. Ей не хватало воздуха. Она боялась пошевелиться. Она испытывала такую слабость, что не была уверена, сможет ли сама выйти из ресторана. Она не могла оторвать взгляда от его лица. На этот раз он не улыбался, а казался даже каким-то странно равнодушным.
Когда они вышли из ресторана и сели в машину, Чарльз, не говоря ни слова, с сумасшедшей скоростью погнал машину назад к своему шато. Схватив Максину за руку и по-прежнему не произнося ни звука, он чуть не бегом потащил ее к входной двери, прыгая по ступеням и не обращая никакого внимания на романтические запахи теплой земли, прогревшейся за день травы. Он ощущал лишь страсть, передававшуюся, как электрический ток, через их сцепленные руки, — страсть сильную, страсть, рождающую предвкушение и решимость.
Едва они вошли в дом, как Чарльз притянул Максину к себе и сильно поцеловал ее в губы, одной рукой прижимая к себе, а другой гладя ее вдоль всего тела. Он ласково провел рукой сверху вниз по контуру ее позвоночника, мягко погладил по ягодицам, ощутив их линии и форму. Крепко прижимая Максину к себе, чтобы она могла чувствовать нарастающее в нем возбуждение, он медленно поднял ей юбку, и она ощутила вначале прикосновение его руки чуть ниже трусиков, а затем почувствовала, как рука забирается внутрь, под тонкое кружево. Максину всю трясло. Она хотела его так, как не хотела никого и никогда в жизни. Колени у нее сильно дрожали, ей казалось, что она вот-вот упадет. Максина чувствовала, как руки Чарльза гладят ее по дрожащим ягодицам, все крепче прижимают ее к его телу, ставшему вдруг сильным и твердым.
Сделав над собой усилие, Чарльз оторвался от Максины, издал громкий предвкушающий стон, поднял Максину на руки, ощутив ее вес — никогда в жизни она не будет легкой как пушинка, — и понес ее по винтовой лестнице наверх, в запыленную, но великолепную парадную спальню, отделанную голубой парчой. Там, под косыми лучами серебристого лунного света, он мягко опустил ее на старинное шелковое покрывало, ожесточенно сорвал с себя одежду и упал на Максину.
Максина задохнулась от удивления. Она никак не ожидала, что мягкий, очаровательный и покладистый Чарльз окажется таким умелым, страстным и опытным.
В течение следующих четырех часов тело Максины само двигалось и отзывалось на все, что делал Чарльз. Она даже не подозревала за своим телом таких способностей. А потом, ей не хотелось ни на мгновение оторваться от Чарльза. Обнаженная, она изо всех сил прижималась к нему, а спутанные и влажные золотистые волосы рассыпались по ее полной груди.
— Я не хочу уезжать! — шептала она со слезами в глазах и сопротивлялась, но он нежно, однако настойчиво поднял ее с постели и помог одеться. В окна по-прежнему светила луна.
— Твои родители будут волноваться, — говорил Чарльз. — Я сейчас отвезу тебя назад в Париж, а утром поговорю с твоим отцом.
Они остановились внизу, в холле, чтобы подобрать комочек порванных белых кружев, а потом на предельной скорости понеслись в Париж на открытой темно-зеленой «Лагонде» Чарльза. Великолепная спортивная машина легко неслась через ночь, распахивая перед ними таинственные и неожиданные пейзажи, и оба они испытывали прилив бурного, торжествующего ликования. Все вокруг было непривычно молчаливым и как будто принадлежало только им одним. Облака закрыли луну, и ночь стала бархатно-черной, только впереди, перед машиной, бежала высвечиваемая фарами желто-золотая дорожка.
Потом они влетели в темно-зеленый, еще более непроглядный туннель, под черные тополями помчались по нему. Со всех сторон до них доносились странные, животные звуки ночного леса, так похожие на те, беспомощные и неразборчивые, что лишь недавно разносились под лунным светом в голубой парчовой спальне.
Пэйган не смогла приехать на свадьбу, потому что была в это время в Египте; но Джуди и Кейт помешать не смогло бы ничто. Кейт подарила Максине большой кусок цельного аметиста: его можно было использовать как тяжесть для бумаг на письменном столе. А Джуди привезла очаровательную гравюру Стейнберга: на ней была изображена невеста с пустыми, невыразительными глазами, нервно вцепившаяся в жениха — явного простофилю-деревенщину. Пэйган прислала изумительный старинный ларец дамасской работы, инкрустированный перламутром.
