не припомнил, но эту в памяти зафиксировал.
Потом отца с аристократкой на ужин в столовую вонючую пригласили. Запеканкой признание своё заедал, всё хотел в скромной обстановке Варьке признаться. Девчонка носилась с нами, чем больше сомнения развеивала. То отца полотенцем укроет, то мне яства пресного в тарелку добавит. Сама краснеет по чём зря. Губки кусает. На меня косится. Лыбится.
– Так что ты мне про внуков нёс? – спрашивает отец, катая во рту беззубом творог. – Залетел кто во дворе?
Тарасова тут же напрягается. В стихах видно проклинает.
– Да, батя, соседка тест принесла. Тамара твоя. Говорит, чекушка будет.
– Вот остолоп рогатый! Чего пугаешь? Я и впрямь поверил.
– А ты верь, батя. И всё получится, – моргаю Варьке, а та снова краснеет.
Оказалось мне так мало надо. Её глаза. Улыбка до ушей. Солнце в волосах. Будучи зависимым я не испытывал подобной эйфории. И не ломало так от разлуки. И вены не жгло от любви. Сейчас и зубы скрипят, но только от счастья.
Так и спрашиваю: за что мне это всё? Не уж то заслужил?
А признание своё храню. Всё красиво хочу сделать.
После ужина и долгих гуляний, мы возвращаемся в комнату, но отдыха нам не видать. У дверей стоит Татьянка, красивая зараза, но до смерти перепуганная, словно натворила страшного. Рядом скачет женишок несостоявшийся, лицо его довольное, как у ребёнка нашкодившего. По Варе будто молнией ударяет, трясётся вся, а я держусь спокойно. Исчерпались мои причины для беспокойств. В коем веке всё хорошо.
– А что с лицами вашими? Переспали по случайности?
Они не отвечают, всё на дверь пялятся. Я хочу прорваться в комнату, посмотреть, что шалунишки прячут, но моё любопытство прерывает грубой толчок в грудь. Из помещения выходят два высоких шакала. Погонами светят. Дубинкой машут.
– Чей ранец? – гаркает один, брезгливо держа мой рюкзак двумя пальцами.
– Ну мой, – отвечаю соответственно. – А в чём проблема?
Мне слышно, как суетливо бьётся сердце Вари. Она крепче сжимает мою руку, уже влажными пальцами. Дрожит.
– И впрямь, проблема есть, – подмечает полицейский и лезет в отдел для бутылки. Достаёт оттуда пакетик с белым веществом и сыто мурчит. – Фиксируй, Гоша. Понятые есть. Тут граммов пять, не меньше. На лет семь уедет.
Варька охает. Руками рот закрывает. Рыдает так, что кости ломит.
– Ты че, дядя? Шутки шутишь? Это не моё! И ты это прекрасно знаешь!
Смотрю на Татьяну, следом на курчавого и давлюсь плохим предчувствием. Самообладание теряю. Тогда я ещё не знал, что в пакетике не отрава наркотическая, а жизнь моя перетёртая.
– Вы что тут устроили, черти?! Это не моё! Эй, Гоша, ты что там малюешь?! А ну бумажку брось!
После сказанного получаю дубинкой по почкам, но боли не чувствую, только и слышу, как Варя заходится. А потом шёпот шакала возле уха раздаётся:
– Слышь, животное, я тебе сейчас за нападение на сотрудника оформлю. В тюрьме и сдохнешь. В наручники его, Гоша! Шибко резвый попался!
– Ах ты сука продажная! На лапу получил или за звёзды людей подставляешь?!
Следующий удар прилетает в голову. В глаза попадает горячая кровь.
– Нет, Витя! Перестаньте! Хватит! – рыдает Варя, но Татьяна её за собою прячет. – Хватит! Не надо! Пожалуйста!
Руки сходятся за спиной. Запястья холодит железо.
– Вот чёрт, кровищи сколько, – фыркает Гоша. – Всю парадку замарал.
– Осторожно, товарищ, – слышу голосок Кирилла. – У него ВИЧ.
И тут шакал отпрыгивает, как от огня.
– Тьфу ты! Наркоман хренов! Дайте мне перчатки, я к этой заразе больше не прикоснусь!
– Может, тебе ещё и ручки сбрызнуть? – расходится второй. – Уводи его отсюда! Сосаться не будешь – не заразишься! Иди, че встал?!
Понимаю, что дело дрянь. Смотрю на Варьку. Прячу беспокойство, улыбаюсь.
– Эй, родная, ты не плачь. Всё нормально будет, слышишь? Не виновен я.
Она слезами умывается, головой качает, будто не верит.
Почему она так смотрит? Почему?
– Варька, я завязал! Клянусь! Это гнида подставила!
– Вот так же на суде выступать будешь, – шипит Гоша. – И поплакать не забудь.
Брыкаюсь как могу, протестую, но шакалы уводят. Только и остаётся кричать:
– Верь мне, Варя! Верь! Они за всё ответят, слышишь?! Каждого покараю!
Мои проклятья съедает громкий смех конвоиров, а потом лай Джоконды, и голос отца, который прибежал на панику. Он, мой старый, как дикий зверь, на них кидается вместе с псиной, меня спасти пытается. А они его, как челядь, со всей силы в стену. Так, что больно мне становится.
– Бать, ты Варьке скажи, что меня подставили! Пусть плохого не думает!
– Скажу, сына! Скажу, родный! Ты сам не хворай, я вытащу! Из любой пасти достану! – его слёзы душат, отчего только хуже становится. – Эх, сволочуги! Ироды серогорбые! Не мы больные, а вы! Сколько по нашим душам протопчитесь, столько вам втройне вернётся! Держись, сынок! Держись, кровинушка!
И плевать мне было на конвой. На дырку в голове – подавно. Всё о Варьке думал. О ангеле-хранителе её осторожном, что так от меня бережёт…
– Верь мне, Варя! Верь! Я не виновен!
Моё сердце рвётся на части, когда я слышу животный крик Звягина, но продолжаю стоять на месте, потому что оцепенела от ужаса. Глаза отказываются верить. Разум не желает понимать. Всё походит на страшный сон, но я не сплю.
– Варька, нам помощь нужна! Ишь, чего вытворяют! Беспредел! – задыхается в рыданиях Анатолий, беспрерывно хватаясь за голову. – Ты не переживай, мы его вытащим! Зубами выгрызу, но сына им не отдам!
В попытке успокоить, Кирилл тянется меня обнять, но я шарахаюсь от него, как от огня и кричу. Мой вопль проносится по длинным коридорам, поднимая на уши весь ребцентр. Падаю. Ничего не вижу. Только дикая боль в груди оставляет меня в сознании. Издевается. Мучает. Кто-то пытается поднять моё конвульсивное тело с пола, а я не позволяю прикасаться к себе. Рычу, как затравленный зверёк. Царапаюсь.
– Варя, пожалуйста, тебе нужно успокоиться, – молит мама. – Ты должна меня выслушать. Давай поговорим.
Теряю силы. Выдыхаюсь. Мгновение, и я уже в своей комнате, сползаю по стенке, без возможности остановить безудержные рыдания. За дверью полная неразбериха: Анатолий бросает проклятия, Гена
