В двадцатых числах ноября я родила здорового, крикливого, трёх-с-половиной килограммового сына. Смотрела на него… и ревела. Врачи говорили — глупая, молоко пропадёт! А я всё равно не могла избавиться от горького разочарования — Игнат так и не появился. А я ведь в подробностях придумала себе, как это случится непременно до родов, как он будет первым, кому я позвоню, гордая и счастливая: «Мальчик!»
Но в итоге всё это досталось Серёге. Как и махания мне ручкой под окном палаты, и перепуганное: «Охренеть, а как его держать-то?» — словно на выписке, в обмен на букет, я вручила ему не ребёнка, а тикающую бобму.
Я назвала сына Мироном, и хотела добавить Игнатьевич Гордеев, но вмешался Сергей.
— Не надо, Слав. Серьёзно, я думаю это всё неспроста. Похоже, тебя капитально вывели из игры, однако то, что мне никто не дал отбой, возможно говорит о том, что рано расслабляться. Я не знаю. Но в любом случае, крайне глупо рисковать, ассоциируя и себя, и ребёнка с Гордеевым. Просто поверь.
Я брякнула ему что-то обидное и жестокое, вроде «завидуй молча», и даже пару дней не отвечала на звонки. Но послушалась. И, в качестве компенсации за своё идиотское поведение, дала Мирону отчество Сергеевич. Ну а почему нет-то?
Но при этом я всё равно одержимо ждала Игната. Невольно изводила себя, добавляя к бессонным ночам с Мироном ещё и слёзы в подушку. Говорят, есть такая штука — послеродовая депрессия. А у меня была затяжная послеГордеевская. И когда я иссохла на десятку, и стала ловить звёздочки при любой неосторожной попытке принять вертикальное положение, Серёга не выдержал, и заявился ко мне с… Доком.
Добрый доктор Айболит! Он под деревом сидит. Приходи к нему лечиться и корова, и волчица…
Вот только мой Айболит оказался ни фига не добреньким. И, нарушив очередной пакет своих дурацких инструкций, Коломоец привёл его лишь за одним — убедить меня жить дальше. Без ожидания чуда. Без надежды. Без Гордеева.
И Док, поначалу невольно притащив за собой новую волну надежды и обстоятельно рассказав, что чип, полностью утрачивая микрозаряд через два-три месяца после вживления, перестаёт посылать сигнал и необратимо приживается в тканях тела, но в моём случае беременность с её гормональной бурей и взбесившимся иммунитетом простимулировала отторжение чипа и поэтому бла-бла-бла… Так вот, за всеми этими отвлекающими беседами Док довольно быстро пришёл к выводу, что в моём случае нет ничего эффективнее правды. Жестокой, как и вся моя дурацкая жизнь, но всё-таки правды.
— Меня там не было, и мне, конечно, никто не докладывал, что точно там случилось… — Говорил аккуратно и неспеша, подбирая слова. — Знаю только, что это был обвал, и Игнат остался где-то там, в горе́. Мы долго надеялись, что ему удалось спастись в пещерах. Спасатели делали всё что могли, но в отсутствие карт тоннелей… Словом, — Док внимательно и добро посмотрел на меня сквозь круглые очки, — через полтора месяца поиски свернули.
— Нет… — сипло выдохнула я, — нет…
Док сжал мою руку. Его ладонь была тёплая и сухая, добрая, как и его голос, но я лишь продолжала мотать головой:
— Нет, нет, нет…
— Полтора месяца, это на самом деле очень много для той ситуации. Даже если кому-то и удалось выжить при обвале — без воды и еды столько всё равно не протянуть. И без воздуха.
— Нет, нет, не-е-е-ет!..
Добрый доктор Айболит с самого начала знал, что делает! У него даже были с собой укольчики, быстро и надёжно отключившие меня от эмоций. У него был и забавный стеклянный шарик на цепочке, и он раскачивал его перед поим носом, считая до десяти…
Конечно, я выкарабкалась. Спасибо Доку и Коломойцу. Но особенно Мирону. Я окунулась в заботу о сыне, ища и находя в этом успокоение и смысл жизни. И совершенно упуская из виду Сергея, который всё время был рядом. Пока однажды, спустя почти год, он сам не поднял эту тему.
Разговор этот был какой-то обыденный, словно мы с Серёгой уже пару лет женаты и тут решили обсудить ремонт в кухне. Он просто сказал как-то, дождавшись меня из детской, когда я уложила Мирона спать:
— Может, поженимся?
И я внезапно прозрела, одновременно поражаясь и собственной слепоте и очевидности происходящего — он не просто так, из дружбы терпит мои закидоны.
— Серёж, — осела я на стул, — я тебе очень благодарна, но… — Говорить это ему было куда труднее чем Роману. — Я не смогу. Я же… Ну ты же понимаешь…
— Что понимаю? Что скоро Мирон Сергеевич начнёт говорить и, о чудо, называть меня папой?
— Нет, он не будет! — почти выкрикнула я.
— А почему бы и нет, Слав? Пацан будет расти в нормальной полной семье, что плохого? Или просто я для тебя рожей не вышел?
— Не в тебе дело! Ты же понимаешь, что я тебе очень благодарна, мы с Мироном благодарны, и всё такое, но…
Сергей рассмеялся, но перебивать не стал, лишь с неприкрытой иронией уставился на меня, мол, говори-говори. Я осеклась, понимая, что говорю совсем не то, что хочу сказать.
— Просто я должна его дождаться.
— Кого Слав? Кого? Нет, я искренне тебе сочувствую, поверь, но всему же есть предел! Ты же там была. Ты же своими глазами видела то место, все эти ходы и переходы. Ну? Почти два года прошло. Кого ты ждёшь?
Я опустила взгляд. Сердце молотилось глухо и болезненно.
— Ну и что. Он уже однажды погибал. Все думали, что он мёртв. Всё! Даже моя мама. А он вернулся!
— Это другое, Слав.
— Нет, тоже самое!
— Нет другое. Там его взяли в плен, значит, шанс был. А здесь нету! И поэтому тебе надо просто жить дальше. Думаешь, Гордеев сам хотел бы чтобы ты всю жизнь ждала его у окошка? Очень сильно сомневаюсь. Скорее даже наоборот.
Я вздохнула.
— Лучше бы он не хотел бросать меня. Но он всегда знал, что когда-нибудь у меня будет всё, но без него. Он с самого начала собирался меня оставить, а значит, сейчас вполне может просто жить где-то… без меня. Но когда-нибудь всё равно вернётся, и тогда…
Сергей кивнул и поднялся.
— Ладно. Жди. Только я так больше не могу, Слав. Мне жить хочется, и я, между прочим, не деревянный, и с каждым днём всё сильнее привязываюсь к Мирону. И мне действительно кажется, у нас могла бы выйти хорошая стабильная семья.
— Семья без любви? — слабо парировала я. — Сомневаюсь, что так возможно. К тому же, у тебя же вроде была девушка?
— Была, ага. Целых четыре за последние полтора года. Но почему-то ни одна не захотела мириться с моей подружкой с грудным дитём, к которой я мчу по первому звонку в любое время суток.
Я прибито опустила голову. Боже, я ведь об этом даже не подумала…
— Блин, прости. Я больше так не буду, правда! Иди, живи. Серьёзно, я хочу, чтобы у тебя всё получилось.
Сергей вроде собрался что-то ответить… но так и не стал. Просто ушёл, оставив на полке в коридоре свой комплект ключей от моей квартиры.
И только когда он ушёл, я вдруг вспомнила, насколько одинока. И можно было бы позвонить ему прямо сейчас, или крикнуть в окно, или даже побежать следом… Но сердце не велело. Оно говорило — садись у окошка и жди ЕГО. Разум возмущался, сыпал образами сорокалетней неухоженной тётки-старой-девы-почти-девственницы и её тридцати котиков. И от этого стало так страшно…
Глава 38
— Не спать! — пихнул Утешева в плечо, тот промычал что-то невнятное и тут же снова затих.
Гордеев выругался и, включив экран телефона, посветил Утешеву в лицо. Тот не отреагировал. Рана на виске уже запеклась, но и кровищи убежало немало.
— Я тебе сдохну, сука… — сквозь зубы прорычал Гордеев и, превозмогая боль в ноге, тряхнул Утешева за ворот. Раз, другой, пока тот не разлепил веки, не повёл непонимающим взглядом по тьме за спиной Игната. — Не спать, сдохнешь! Скоро помощь подоспеет, жди!
…Поездка в лабораторию изначально не входила в планы Гордеева. И не то, что в планы — даже в мечты. Его задача была находиться при Утешеве у того в резиденции, пока решался удалённый вопрос со Славкой. Если бы что-то пошло не так, а вернее, когда что-то пошло бы «не так», ведь с момента передачи Славки Утешеву вопрос захвата лаборатории стал лишь вопросом времени — первой полетела бы его, Гордеева голова. Как Гаранта.
