а встретил за тридцать.
Не думал, что когда-то еще смогу гореть. Если бы знал, что так будет, последние десять лет прошли бы намного веселее. В надежде.
Я закончил с Кале. Впереди семья, дом. Что-то новое. Юная жена, которая настолько мне стала интересна, что от предвкушения, как буду завоевывать ее каждый день, губы сами растягиваются в улыбку.
Хочется. Ее хочется. Ухаживать за ней, заботиться. Любить? Да, мне не семнадцать и не двадцать. Ну и что? Если ей нравлюсь. Если повторяет, что любит.
Я никогда не любил так сильно и взаимно, как сейчас. Для меня это ново.
Дорога темная, чистая от снега. Я превышаю скорость, летя по трассе. Вита с родителями, сегодня мы будем отмечать. Ба-Ружа вот-вот лопнет от гордости. Если нам всем по-человечески было жалко бабку Кусаиновых, Ба-Руже — ни капли. Выскочила с метлой и в ответ присыпала да так, что у меня уши в трубочку свернулись.
Набираю номер Ани, звоню — не берет. Ну где же ты. Найди время и ответь мужу.
Накидываю голосовое:
— Малышка, есть новости. Знаешь… — делаю паузу, обдумывая слова. — Я тут подумал, что ты — награда. За что-то хорошее. Как будто всё, что делаю, обрело смысл не только для кого-то другого, но и для меня самого. Как у тебя терпения только хватило дождаться, пока я…
На дорогу резко выезжает белая копейка, руль влево и по тормозам. Удар приходит на правую сторону, срабатывает подушка.
Зрение плывет. В ушах звенит. Достаю пистолет и выбираюсь из салона так быстро, как получается. Ребра ломит адски, еще после инцидента с Семеном не срослись как следует.
Поднимаю глаза.
Вдалеке фары — моя охрана. Мобильник — выпал, где-то на полу под сиденьем. Фокусирую зрение на четырех приближающихся фигурах. Двоих узнаю сразу же — Анхель и его братишка, муж Анастасии.
— Охрана, — говорю громко, указывая на приближающиеся машины. Сжимаю пистолет крепче. — Бегите. — Предупреждающий в воздух.
— Куда бежать, Одинцов? — выкрикивает Анхель. — Куда, мать твою, бежать?!
— На тебя ничего нет толком. Только на остальных идиотов, которые своими руками себе могилы вырыли, — окидываю взглядом компанию. — А на тебя, Анхель, так, по мелочи. Сдавайся. — Обращаюсь ко мужу Лалы: — Твоя жена и дети. Хочешь их еще раз увидеть?
— Лала жива?! — кричит.
— Убейте его! — орет Анхель. — Сейчас же! Нет Лалы больше!
Сука. Никогда сам в руки оружие не возьмет, всегда чужими руками. И сейчас они останутся чистыми.
Даже сейчас.
Двое делают движение, но муж Лалы подает знак, что сам. Мелькает нож. Уже понимаю, что охрана не успевает. Конец.
Ба-Ружа выкинула карты.
Усмехаюсь. Так вот что в них было.
Конец в темноте. На трассе. От ножей недобитков.
Аня в Париже. Слава богу. Но когда-то она вернется.
Поднимаю пистолет. Выстрел, отдача, следом бок пронзает боль.
Анхель падает, схватившись за грудь. Я стреляю еще раз — теперь твари в голову. Пока могу держать оружие — действую.
Он падает. Всё. На этом всё. У Анхеля нет живых детей. Колесо варды остановлено.
Опускаюсь на корточки. Двое цыган, перепугавшись, несутся в лес со всех ног.
Муж Анастасии застывает, а потом начинает суетиться. Когда-то мне казалось, что он — мой главный враг. Когда-то я ненавидел его каждой клеткой тела.
Как же сильно на него плевать. Как может измениться жизнь — хоть мотивирующую книжку пиши о новых шансах.
Если выживу — напишу. Обязательно напишу.
Он испуганный и с похмелья.
— Лала… она жива? Дети не в детском доме?
— Достань нож. Под сиденьем. Вложи в руку брату. Быстро.
Исполняет. Проверяет пульс и сообщает на цыганском:
— Успокоился.
Я закрываю на миг глаза. Зажимаю рану и отборно ругаюсь матом, как будто это может помочь.
Голова кружится.
— Лала с детьми в порядке? — спрашивает снова. — Одинцов, Лала…
Не всегда нужен план, иногда нужна просто сила.
— Твою мать, — сквозь зубы. — В порядке они! — рявкаю. — Уедут скоро. Далеко.
Опускаюсь на стылую землю. Руки начинают дрожать, кровь хлещет.
Анхель не шевелится, снег вокруг него становится красным.
— Она в Москве? Я могу с ней поговорить?
— Жить хочу, — смеюсь.
— Я поцарапал только тебя. Блядь, Одинцов, я просто тебя поцарапал. Для остальных. Чтобы меня не пришили потом. Перестарался, что ли?
— Сейчас отключусь. И ты сядешь за убийство депутата. — Смеюсь. — Тупой кусок дерьма. Всегда слушал то отца, то брата. И вот твой итог.
— Нет! Нет! — вопит. — Давай-ка живи!
— Да стараюсь!
— Как я тебя ненавижу, Одинцов. Ты себе даже не представляешь. Я всегда знал, когда она о тебе думала. Видел, как менялось лицо. Ты сейчас к ней поедешь? Я сяду, а ты будешь с ней?!
Машина с охраной резко останавливается. Муж Лалы поднимает руки.
— Отсидишь за покушение, — выплевываю слова, — и если она захочет, я дам тебе адрес. Если, блядь, выживу. У меня с твой женщиной уже много лет нет ничего. И не будет.
Перед тем, как охранники добегают, бывший соперник успевает брезгливо пнуть брата в отместку за горести и беды.
По пути в больницу кручу телефон в руке, набираю Аню снова и снова. Лоб горит. Это всего лишь царапина. Всего лишь царапина.
Что же так плохо.
Малыш, ну. Дай услышать твой голос. Я не жаловаться собираюсь, просто поговорить. Вдруг правда сдохну. Мать твою, вот будет номер. Вот это поворот. Вот это будет поворот — бешено любить собственную жену, и откинуться от руки мужа бывшей любовницы, до которой давно ровно.
Набираю ее еще раз, а потом еще.
— Аня, ответь, вдруг и правда это всё, — бормочу вслух.
Закрываю глаза и погружаюсь в дремоту. Анхеля больше нет. Теперь точно конец. Теперь Кале превратится в Пупышку. Смеюсь.
Колесо варды делает круг.
Думаю об Ане. Вспоминаю ночи с женой. Пиздец какие горячие ночи. Хорошо, что они были.
Чем ты там занята так сильно, малышка? Нашла кого получше меня?
Ну наконец-то.
Усмехаюсь. Я тебе говорил.
Чертов круг варды. Сознание уплывает, становится спокойно.
В этот момент телефон в руке вибрирует.
Аня
В это время…
Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я так люблю тебя.
Выбегаю из здания, чувствуя себя худшим вариантом Золушки — оставила дурацкому принцу вместо туфельки стыд и сдавленные извинения.
Сознание плывет, ощущения, будто в каждой клетке завелся маленький термоядерный источник, который пашет на полную, превращая меня в оголенный, чувствительный нерв.
Потряхивает. Одновременно дурно и сладко, и от осознания потери контроля над собственным телом еще и на душе гадко. Я
