Она поглядела на него. Мало того, что он смотрел вниз, так еще и поднял другую руку, чтобы спрятать лицо. Потом сильно сжал ее руку и выпустил, чтобы взять ложку.
– Начнем с этого.
Она вытащила кастрюлю и налила в нее воды.
Он поднял глаза, и ложка замерла у него во рту.
Она поставила кастрюлю на плиту и добавила соли. Он медленно проглотил хлопья, и его ложка осталась висеть в воздухе.
Саммер вытащила неглубокую сковороду и нарезала небольшими кубиками толстый ломоть панчетты[135]. Люк поместил обе руки ладонями вниз на гранит и остался неподвижен как статуя. Лишь раз его грудь с трудом поднялась, будто он наконец вспомнил, что надо дышать.
Она начала краснеть.
– Это довольно просто. У меня в колледже был друг, который считал, что я по меньшей мере должна уметь сварить пасту и бросить в нее сыр. И соседка на острове тоже учила меня готовить, когда поняла, что я питаюсь в основном йогуртами, манго и крекерами.
И вот она стоит у плиты и варит пасту для мужчины, который может создать семь чудес света[136], если ему дать немного сахара. Но что ей оставалось делать? Позволить ему выживать на чипсах и дешевых конфетах?
– Ты готовишь для меня… – выдохнул Люк едва слышно, будто боялся, что разрушит… волшебство момента, если заговорит слишком громко.
Румянец Саммер стал темнее.
– Я не уверена, что ты можешь использовать слово «готовишь», когда говоришь о моих действиях.
– Боже мой, Саммер. – Он провел руками по лицу и сдвинул их вверх, в волосы. Костяшки пальцев начали белеть. Она помешала шипящие кусочки бекона деревянной ложкой, не отводя взгляда от его лица. – Putain, ты разобьешь меня, – вдруг прошептал он, – как сырое яйцо.
Люк встал, оттолкнулся от стойки, пересек номер и встал у окна, через которое виднелась Эйфелева башня. Прижавшись плечом к стеклу, он уставился на город.
Она уменьшила нагрев под lardons[137] и последовала за ним.
– Ты в порядке?
Его лицо было пугающе бледным.
– Ты понятия не имеешь, что от меня останется, когда ты уедешь.
Она вздрогнула и ударилась о холодное стекло. Какую ужасную тему он затронул!
– Прошло четырнадцать лет с тех пор, как кто-то готовил для меня. То есть, конечно, готовили… главные повара в ресторанах, пытаясь произвести на меня впечатление или убедить, что я должен работать chef-pâtissier у них. Но накормить меня… просто… приготовить что-нибудь для меня, не для того, чтобы кормить их собственное эго… просто… спроворить[138] мне немного пасты, потому что я голоден и ты подумала, что мне бы ее хотелось. – Он обнял Саммер за плечи, сжав слишком крепко.
Теперь Саммер стала темно-красной.
– Я хочу добавить немного crème fraîche[139]. – Возможно, он ожидал чего-то более изысканного. – Ничего особенного.
– Я знаю, что ты собираешься сделать. У меня уже слюнки текут. И это вовсе не «ничего особенного», soleil. Это… да ты и понятия не имеешь, как много это для меня значит.
Снег – из мороженого с полинезийской ванилью.
Эбен[140] – из великолепного темного шоколада. Из него сделаны скалы, которые громоздятся, опираясь друг на друга, и образуют врата, манящие в потусторонний мир.
Капли крови – из четырех зернышек граната, – ведущие к эбеновым вратам[141].
Люк ощутил прилив адреналина, когда размещал последнее зернышко. Он должен был дать выход своему чувству к Саммер и не потерять самоконтроль, он должен был…
Алюминиевая банка скользнула по столу и остановилась перед ним. Он ошалело поднял взгляд. Саммер. Он был так погружен в мысли о ней, что даже не заметил, как она подошла.
Но она уже уходила, ускользала от него. Нахлынула паника, возникла потребность задержать Саммер, но он должен был контролировать все такие эмоции.
– Саммер.
Люк сохранил голос твердым, и она почувствовала себя пойманной, будто он набросил на нее сеть.
– Выпей это.
Саммер кивнула на банку. Люк посмотрел – спортивный напиток. Такой пьют марафонцы, чтобы пополнить электролиты. О боже. Эмоции захлестнули его, угрожая взорвать. Атомы его тела, которые Саммер уже заставила разлететься по всей вселенной, легкомысленно и счастливо закружились, чувствуя себя свободными, вольными и сияющими…
– Я думал о тебе, – сказал Люк, а Саммер вспыхнула от удовольствия и сделала шаг к нему, одновременно качая головой.
– Ты даже не знал, что я здесь.
Его сердце забилось так сильно, что получало раны, когда ударялось о его стальную броню.
– А это для тебя.
Он повернул к ней недавно изобретенный десерт Blanche-Neige[142]. Не отвергай его. Съешь эти зернышки граната. Не улыбайся, не надо.
Саммер посмотрела на десерт. Секунду она была неподвижна – и затем ее лицо внезапно смягчилось. Она была поражена. Подойдя, она поднесла палец к снегу.
– Ты думал обо мне?
Он вдвинул ложку ей в руку.
– Хочешь узнать, какова ты на вкус? У меня в… – Это было не в голове, а сказать «в сердце» он не мог, будто приемные родители сунули ему в глотку большой кулак и удавили способность говорить. Просто смотри на это. Съешь его. Съешь то, что я не могу назвать. Оно все там. Все. Ведь ты уже съела мое сердце[143].
– Это… все… я? – спросила она, глядя на десерт.
Ее пальцы медленно сомкнулись на ручке ложки. Лицо Саммер выражало столь недоверчивое восхищение, что Люк не осмелился объяснить ей, что она ошибается – это не она, а он. Холод; темные врата ада; ярко горящие, теряющие надежду красные зернышки граната – все это нужно, чтобы завлечь ее в западню.
– Попробуй, – прошептал он, – и поймешь. – Его рука направила ее ложку через ванильный снег так, чтобы в то же самое время зачерпнуть зернышко граната. – Попробуй это, – повторил он и поднес охлажденную ложку к ее губам. – Оно не очень сладкое.
Насладись. И тогда перестанешь понимать, как ты вообще могла проводить жизнь, не ощущая на языке, как сладок Люк на вкус. И в конце концов ты не будешь способна прожить день без него.
Буйная радость пронзила Люка, когда она полуоткрыла губы и позволила ему вдвинуть ложку ей в рот. Он смотрел, как хлопья холода попадают ей на язык, как к нему прикасается кислый гранат. Это был шепот сладости, снег сахарной королевы. Саммер тихо застонала от изумления.
– Ты сделал этот десерт для меня?
Почему она всегда удивляется?
