Проверила: скрипка на месте. Осмотрелась: никого вблизи не видно. И не слышно.
Только запах… одуряющий запах цветущего жасмина… когда-то он так же накатывал на нее.
И этот пейзаж…
При свете дня она ничего необычного в нем не заметила, а теперь, в полутьме, он приобрел знакомые очертания.
Никаких сомнений быть не может: Катя однажды уже побывала на этом самом месте. И даже сидела на этой самой скамейке. Даже позвоночник как будто помнит прикосновение ее изогнутой спинки…
Да, тогда было так же темно. Но кто-то — ну же, память, подскажи! — кто-то находился рядом, Катя была не одна.
Этот кто-то был безымянным незнакомцем. Нет, потом он назвал свое имя:
— Федор. Пименов.
Кто знает, возможно, кружила она в этих местах не из-за Бутырки вовсе, и уж тем более не из-за Ираиды, а ради того, чтобы вновь оказаться в этом старом сквере на Миусах?
Тогда, через Федора, к ней пришло спасение. А теперь?
Теперь это вряд ли возможно. Пусть в Катиной жизни многие события и повторяются циклично, однако иногда — «с точностью до наоборот».
Тогда, наверное, Бог еще считал ее своей любимицей. Теперь она просто убогая.
Сразу раздалось множество сокрушительных взрывов.
Что это? Началась война?
Вспышки, слепящие вспышки повсюду — справа, слева, сверху. И непрекращающийся грохот, грохот, грохот.
С ним слились жуткие завывания сирен вперемежку с разноголосым бибиканьем и присвистами. Это включилась сигнализация у припаркованных поблизости автомобилей.
Бежать! Но куда?
Катя вскочила на ноги, но ее тут же сбила на землю, почти контузив, лавина невиданного ливня.
Поток дождя несся не с неба, а горизонтально, параллельно земле. Катя получила удар в живот и в лицо. Как-то раз в детстве она так же больно стукнулась о воду, когда училась прыгать с вышки в Волгу. Нет, сейчас было гораздо больнее, до тошноты…
Изо всех сил инстинктивно заставляя себя остаться в сознании, она с трудом заползла под скамью. Но этим убежищем оказалось возможно пользоваться лишь считанные минуты.
Сквер превращался в море. Вода поднималась и скоро подошла к нижней поверхности скамейки, не оставляя зазора для дыхания. Пришлось выбираться на открытое пространство.
Футляр со скрипкой остался на скамейке, но Катю уже отбросило далеко в сторону.
Вспышки молний, как будто резонансом, провоцировали такие же вспышки памяти.
Наше Рыбинское водохранилище… верхушка затопленной колокольни возле города Кашина…
Урок истории. Учительница рассказывает, как фашисты планировали затопить Москву и превратить в гигантское рукотворное море… Даже гранит завезли для облицовки набережных, теперь этими плитами отделаны дома на Тверской…
Тверская… проститутки, сутенеры и клиенты. Федя.
Федя!!!
Уже по колено в воде, пригибаясь, падая и захлебываясь, она побрела туда, где еще угадывался верхний краешек невысокой ограды сквера.
Зачем? Непонятно. Лишь бы куда идти. Казалось, что бездействие более губительно, чем любое движение.
С душераздирающим треском, который тотчас же был заглушен громовыми раскатами, прямо перед ней рухнуло старое, мощное дерево. Ветви даже царапнули ее по лицу. Еще бы капельку, какой-то метр, и…
«Постой, но ведь ты же сама желала смерти!»
А деревья падали кругом одно за другим. Кажется, старый сквер на Миусах погибал.
«Вот и ответ! Только подумала о том, что в прошлый раз именно здесь ко мне пришло спасение…
Я не заслужила милости Божией. Я достойна только кары. Вот оно, воздаяние!
Но зачем же губить вместе со мной эти ясени и липы?
Что-то Ираида рассказывала про эти места…
А! Вспоминаю! На Миусской площади прежде тоже стоял храм, кажется, посвященный памяти Александра Невского, который причислен к лику святых. И в советские годы эту церковь взорвали, как храм Христа Спасителя.
Только тот, что на Миусах, — сопротивлялся. Будто бы поднимался на воздух целиком, а потом снова вставал на то же место, невредимый.
И все-таки его в конце концов уничтожили. И построили на его месте в этом сквере Дворец пионеров. Наверное, оттуда я и слышала удары теннисного мяча.
Неужели скверу воздается за это разрушение? Ведь виноваты были люди.
Мы, люди, затапливаем храмы, мы их взрываем.
Мы, люди, виноваты!
Я человек, и я тоже виновата… я тоже не уберегла храм любви…»
Поблизости с высокого дома сорвало фрагмент железной крыши. Этот огромный плоский квадрат металла, как зеркало отражая свет молний, медленно парил в воздухе среди летучих водных потоков, точно листок папиросной бумаги.
Вот он подлетел к массивному фонарному столбу и срезал его так же легко, как лезвие косы — травинку. И столб тоже рухнул, снеся ограждение чьего-то балкона.
В некоторых домах окна еще светились, в других — разом погасли: там перерубило провода.
Оконные стекла разбивались вдребезги и осыпались вниз, но звона не было слышно.
Две легковые машины перевернуло вверх колесами, и они стали похожи на беспомощных жучков.
Вдалеке, как фантастические бумажные змеи, пролетели три рекламных щита.
Катя наблюдала все эти ужасы, присев в воде на корточки и до крови вцепившись в металлический заборчик, которым был окружен сквер. Забор был низким и сваренным точно из таких же звеньев, какие используются для могильных оградок, но зато здесь, внизу, на границе земли и воды, ураганные порывы были менее разрушительны.
«…А прямо на меня, словно в насмешку, движется по воздуху гигантский букет невесты. Белый, пышный, роскошный, только в отличие от обычного метра три в диаметре…
Неужели у меня опять галлюцинации? Брачный бред… След от чужой свадьбы…
Нет, это реальность: за букет я приняла вырванный с корнями цветущий куст жасмина. На долю секунды меня обдало одуряющим запахом, таким знакомым…»
Она чудом успела увернуться от этого чудовищного подарка, преподнесенного демонической стихией.
И внезапно осознала: да, это правда, любовь к демонам может быть смертельной.
А человек не должен искать смерти! Это великий грех.
Если гора не идет к Магомету — Магомет идет к горе. Если человек искал смерти и не нашел — костлявая сама может пуститься на встречные поиски.
Катя не одна оказалась застигнутой тем страшным московским ураганом. Он разразился около полуночи, а в это время суток в столице многие еще находятся на ногах и вне дома. Москва — не маленькая деревенька, где ложатся спать с наступлением темноты и поднимаются с петухами.
