я делаю шаг к нему, чувствуя, как он окидывает меня взглядом, пока я иду. Черная майка и блейзер в тон дополняют мой образ, делая мои светлые волосы еще более заметными.
Валентина пыталась уговорить меня надеть пару черных дизайнерских туфель на каблуках, но я пресекла это в зародыше и вместо них выбрала армейские ботинки. Я знаю, в чем мне удобно, когда мне нужно сосредоточиться, и каблуки — не вариант.
Наклоняясь вперед, я кладу руки по обе стороны от головы Энцо и прижимаюсь губами к его губам, углубляя поцелуй, когда его руки скользят вверх по задней поверхности моих бедер. Я готова попросить еще пять минут, когда чувствую руки на своей талии, поднимающие меня в воздух без единого стона, прежде чем отнести к двери.
Вито крутится рядом со своим братом, что говорит мне о том, что я в руках Маттео. Не могу сказать, что я против этого.
— Попрощайся с Энцо, Рен, — приказывает Маттео, быстро и резко опуская ладонь на мою задницу, заставляя меня взвизгнуть.
— Прощай, Энцо.
— Верни мою женщину целой и невредимой, — кричит он в ответ, когда Маттео выходит в коридор, прежде чем направиться к входной двери.
Несмотря на обстоятельства, я улыбаюсь, услышав, как он называет меня своей женщиной, и когда Маттео наконец ставит меня на ноги, я могу сказать, что он чувствует это, потому что качает головой, и на его губах тоже появляется намек на улыбку.
Повернувшись на месте, я обнаруживаю около дюжины припаркованных внедорожников, готовых к отправке, и когда Маттео переплетает свои пальцы с моими, подталкивая меня к затемненному автомобилю слева, я охотно иду с ним.
Каждый из них заполнен мужчинами, одетыми в черное, как и мы.
Уважение проявляется многими способами, и тот факт, что мы оплакиваем тех, кого любили и о ком заботились, надевая черное, всегда ставит меня в тупик. Я не знаю почему, но мой разум просто не может понять, что моя одежда соответствует моему мрачному настроению и ноющему сердцу.
Маттео отступает назад, жестом приглашая меня сесть первой, и оказывается прямо за мной, прежде чем Вито тоже появляется в дверях. Как только мы трое оказываемся под охраной, кто-то закрывает дверь, и водитель уезжает, присоединяясь к конвою, пока мы медленно пробираемся по территории.
Я откидываюсь на спинку стула, усаживаясь напротив обоих братьев, которые сидят у каждой двери с пистолетами в руках.
— Ты готова к этому? — Спрашивает Маттео, когда мы проезжаем через кованые ворота и спускаемся по склону холма.
— К похоронам? Конечно, — отвечаю я, пожимая плечами. Возможно, это прозвучит неуважительно, но на самом деле это не входило в мои намерения. Я просто понятия не имею, что я должна делать в этот момент.
— Ты знаешь, что я имею в виду, Рен, — парирует он, подняв брови. А, он имеет в виду русских. Черт, думаю, меня больше беспокоят эти чертовы похороны.
— Я верю, но сомнение в том, готовы мы или нет, только дает возможность чувству сомнения проникнуть в наши умы, и я отказываюсь этого допускать. — Уверенность сочится из каждого слова, мантра, которую я столько раз повторяла себе, слетает с моих губ.
— Ты — нечто совершенно иное, ты знаешь это? — Маттео, наконец, что-то бормочет в ответ, вытягивая ноги перед собой, и я сдерживаю грозящую появиться улыбку.
— Теперь знаю, — отвечаю я, подмигивая.
Молчание обычно сопровождается яичной скорлупой и страхом, но я учусь вместе с ними, это одна из самых успокаивающих ситуаций.
Я смотрю, как мир проносится мимо, послеполуденное солнце бросает идеальный свет на деревья, растущие вдоль дорог, прежде чем мы, наконец, замедляем ход и останавливаемся. Мои нервы сдают, несмотря на попытки сделать глубокий вдох.
Маттео открывает свою дверь первым, предлагая мне руку, чтобы присоединиться к нему, которую я охотно принимаю, прежде чем Вито следует за нами. У меня вспотели руки, но если Маттео и замечает это, то никак это не комментирует. Вместо этого он сосредотачивается на том, чтобы вести меня к толпе, которая уже собралась вокруг могилы глубиной в шесть футов.
Когда братья Де Лука приближаются, многие уважительно кивают головами, бормоча слова благодарности за то, что пришли, и в конце концов уступают им дорогу, чтобы встать как можно ближе к началу.
Мои пальцы сжимаются вокруг руки Маттео, когда я замечаю гроб из темного красного дерева, примостившийся в грязи, и мое сердце сжимается. Я понятия не имею, кем на самом деле был Торрес, но из-за рыданий женщин, стоящих по другую сторону, и воспоминаний о том, как было больно Энцо, у меня все равно болит сердце.
Мужчина откашливается, привлекая к себе всеобщее внимание, прежде чем начать службу. Я наполовину слушаю, наполовину отключаюсь, полностью ошеломленная всем происходящим, когда рыдания становятся громче, а печаль витает в воздухе вокруг нас.
Очевидно, что сегодня мы скорбим по по-настоящему любимому и уважаемому павшему солдату. Потеря незаслуженная и намного преждевременная, но реальности это не меняет. Точно так же, как месть за него не вернет его обратно. Боль — сильное чувство, и мы все запятнаны ею, просто в разных формах.
Только когда кто-то кладет розу на крышку гроба, я снова сосредотачивая все свое внимание, когда к ним присоединяются Вито и Маттео. Наблюдая за ними у подножия могилы, я жалею, что Энцо не был здесь, прощаясь со своим другом, и я могу только надеяться, что Маттео и Вито воздадут ему должное.
— Привет.
Я оборачиваюсь на произнесенное шепотом слово и вижу Валентину рядом со мной с натянутой улыбкой на лице. Облизывая губы, я убеждаюсь, что нас никто не слышит, когда наклоняюсь ближе, чтобы пробормотать ей на ухо.
— Все ли на месте?
— Да.
Я немного расслабляюсь от облегчения, но только на самые короткие мгновения, прежде чем снова прихожу в состояние повышенной боевой готовности. Мы вернулись в Италию в спешке из-за этих похорон, и этот шаг был одновременно и риском, и заявлением.
— Идеально, — отвечаю я, сжимая ее руку, когда чувствую, что кто-то приближается, и снова выпрямляюсь.
— Валентина, большое тебе спасибо за то, что ты здесь. — Я поворачиваюсь к говорящей даме и вижу, что она вытирает слезы, которые все еще текут по ее лицу. — И тебе тоже. Маттео сказал, что тебя зовут Рен? — она уточняет, и я киваю в ответ. — Я мать Торреса.
Изгиб в ее грустной улыбке заставляет меня поперхнуться, когда мне удается найти свой язык. — Я так сожалею о вашей потере. — Этого недостаточно, от этого ее боль не
