– Сегодня я завершил свою книгу.
– Я знаю, – сказала она и улыбнулась.
Празднование продолжалось две недели. Друзья, знакомые, завсегдатаи кафе кружились вокруг Кима. Они болтали с ним, пили с ним, следовали за ним по его сиюминутному капризу на блошиный рынок или в квартал «красных фонарей» вокруг улицы Сен-Дени, или в «Лез Алль», чтобы на рассвете отведать лукового супа.
– Дорогой, мне необходимо выспаться, – сказала Николь Киму на второе воскресенье после окончания «Времени и холмов».
– Но заведующий отделом развлечений из «Трибюн» прислал нам билеты на частное полуночное представление в «Фолли Бержер», – ответил Ким. – Я не могу идти один.
– Давай пойдем в другой раз! – предложила Николь. За последние десять дней ей не удавалось поспать больше двух часов кряду. Она была изнурена и стала рассеянной. Вечерний туалет для важной клиентки был отправлен с непристроченной каймой. Николь лично проверяла все заказы и за эту оплошность винила себя. Затем набросилась было на главную портниху за то, что она не пришила кусок сутажа там, где это было необходимо, но выяснила, что вина за допущенный брак вновь была ее. Она заставила ждать Ролана Ксавье, неправильно записав у себя на календаре час встречи.
– Я очень устала, и это плохо сказывается на моей работе. Я должна выспаться.
Ким сник.
– Я не хочу идти без тебя. Ты нужна мне, без тебя я не в состоянии веселиться.
– Хорошо, – сказала Николь, сдаваясь. Она знала, что Ким празднует свою книгу. Он получил сегодня телеграмму от Джея Берлина, полную восхищенных слов и благоприятных прогнозов по поводу «Времени и холмов».
– Я не хочу тебя огорчать. Телеграмма от Джея заслуживает того, чтобы ее отпраздновать отдельно. И ты прекрасно знаешь, что я очень хочу быть с тобой.
Они пошли на полуночное представление, и где-то посреди этого представления Николь заснула. На следующий вечер, когда она вернулась домой на улицу Де-Бретонвильер, Кима дома не было. Он не вернулся домой и на следующий вечер, а заявился лишь к завтраку в компании каких-то неизвестных Николь людей. Он встретил их, по его словам, на приеме. Они были голодны, и он желал их накормить. Это большевики, объяснил Ким, и они очистят мир от зла. Трое украинцев торжественно кивали, пока Ким представлял их. Они были очень серьезны, хмуры, и им следовало бы принять ванну.
– А это – Николь, – сказал Ким мрачному трио. – Я собираюсь на ней жениться, если сумею ее разбудить.
Глупая шутка Кима раздражала Николь весь день. Она решила ничего ему не отвечать. Николь подумала, что Ким имеет право на снисхождение. Он только что завершил свою книгу, а она знала, как изнуряет, высасывает все соки и силы писательский труд. Его нервы были оголены. Он не раз говорил ей, что после окончания очередной книги ему бывает необходимо «спустить пар». Он не вернулся к ужину в тот день. Уже засыпая, Николь слышала, как он вернулся домой с очередной компанией. Сквозь сон доносилось позвякивание бокалов и дружеские споры. Интересно, когда же Ким вернется к обычной жизни.
На следующий день в офисе Николь получила пакет. Внутри был пастельный портрет дедушки, выполненный Сезанном. Рисунок был очаровательным. К нему была приложена коротенькая записочка – «Люблю. Ким». В тот вечер, как обычно, Ким приехал к восьми часам в «Дом Редон» и ожидал Николь, пока она освежала свой макияж. Все продолжалось, как если бы ничего не произошло. Они ужинали вдвоем, потом вернулись домой. В одиннадцать тридцать они уже были в постели, и Ким, с которым они не занимались любовью с тех пор, как он закончил книгу, был нежным и страстным любовником.
Он не сказал ни слова, но Николь поняла: Ким осознал, что вел себя, как ребенок, и что ему стыдно. Этот подарок, тихий вечер вдвоем, был формой его извинения.
– Я так счастлива, – сказала Николь. – Так хорошо, что ты вернулся.
Ким улыбнулся.
– Теперь все вновь пойдет своим чередом. Ты была очень терпелива и снисходительна, я ценю это.
Николь считала, что понимание «нормальной жизни» – и ее, и Кима – совпадало. Именно так было, когда Ким писал книгу: они вели размеренный, щадящий образ жизни. Ранний подъем, работа, приятный вечер, постель в полночь. Однако когда Ким находился в промежутке между книгами, Николь вскоре обнаружила, что его определение «нормальной жизни» становилось весьма размытым. Он мог читать двадцать часов кряду, спать шесть часов, сидеть в кафе часов восемь. Время переставало для него что-либо значить. В какие-то дни он вовсе не ложился спать, а в какие-то – не вставал. Он мог есть дома или вне дома, а мог и не есть вообще. Он никогда заранее не предупреждал, к какому именно часу вернется домой и сколько именно людей с собой приведет.
Его личные наклонности и привычки вызывали отчаяние у постоянно сменяющихся горничных. Он использовал шесть полотенец после каждой ванны и раскидывал их по всему дому: в ванной комнате, в спальне, в библиотеке, в столовой и даже на кухне. На той стороне постели, где он спал, постоянно валялись очки, открытые книги, иногда перевернутые, чтобы не забыть, где он прервал чтение, скомканные листочки бумаги с какими-то каракулями, записные книжки. Контракты на написанные книги, почта, витамины и аспирин, бутылки из-под минеральной воды «Эвиан», карандаши и ручки. Если горничная наводила порядок, Ким приходил в ярость, обвиняя ее в том, что она что-нибудь потеряла или, того хуже, выбросила. Горничные сменяли друг друга, а в апреле Луизет пригрозила, что уволится. Каждый вечер, возвращаясь домой, Николь приходилось выслушивать многочисленные жалобы прислуги. Ей сводило желудок, едва она приближалась к дому.
– Я не могу выполнять свою работу, и я не могу брать с вас денег за то, что не выполняю ее, – сказала Луизет. – Этот человек, – так Луизет называла Кима, – приходит домой, когда ему заблагорассудится, приводит с собой столько гостей, сколько захочет, и ожидает, что я подам ему на стол еду. Потом целыми днями он вообще не появляется дома. Я никогда не знаю, сколько продуктов покупать, что готовить, когда подавать на стол. Мадемуазель, это невозможно. Я начала страдать от мигрени.
– Салли никогда не жаловалась, – сказал Ким, когда она передала ему жалобы и попросила с большим вниманием относиться к прислуге. – Салли бросала еду в холодильник, если я не приходил домой, и всегда могла накормить десятерых. Для нее это не имело никакого значения.
– Но ты разводишься с Салли, из-за меня, – напомнила ему Николь.
– Может быть, стоит к ней вернуться, пока еще есть время, – сказал Ким. Салли все еще жила в Рино, и дело о разводе не было окончательно решено.
