объятиях и не собирался никому отдавать. Если нужно будет, он, как Венеция, уйдет под воду и затаится там навсегда. Надю он спрячет на самом дне морском, как сокровище. И будет любоваться. Один. Ни с кем не делясь. Как истинный коллекционер.
Он дотронулся до губ Нади, обвел их пальцем, запоминая форму, изучая мягкую текстуру.
— Я тебя заслоню от всего, — прошептал он. — Просто держись за меня! Хорошо?
— Хорошо, — прошептала она, гладя его по волосам.
Гондола остановилась. Но Платон не хотел отпускать Надю. Он на руках вынес ее из гондолы и пробиваясь через толпу, медленно пошел по улице. Женщины восхищенно смотрели на него и посылали воздушные поцелуи. Мужчины хмурились, тихо проклиная этого безумного романтика, который так высоко задрал планку, что теперь букетом цветов и банальным ужином в ресторане не отделаться. В этот вечер вся Венеция наполнилась мужчинами, которые несли на руках своих возлюбленных.
Платон поднялся на террасу ресторанчика, в котором они обедали, и усадил Надю на стул.
19 глава. Сицилианская защита
— Нам нужно сладкое, — заявил Платон.
Он заказал мороженое, горячий шоколад и целую гору выпечки.
— Мама дорогая, куда столько? — засмеялась Надя.
— Я собираюсь закормить тебя до смерти, — серьёзно заявил Платон. — Ты до сих пор не попробовала фрителлу — главную сладость карнавала, его символ. Жаренный в глубоком масле пончик из дрожжевого теста, наполненный сладким кремом, пропитанный сиропом и посыпанный сахарной пудрой и кедровыми орешками, — он взял с блюда фрителлу и поднес к губам Нади.
Она послушно открыла рот и Платон вложил в него пончик размером с грецкий орех. По ее губам потек сироп. Надя поспешно схватила салфетку.
— Позволь мне, — Платон перехватил ее руку, не давая дотянуться до салфетки, наклонился к ней и слизал сироп с ее губ.
Надя покраснела, но при этом не сопротивлялась. Наоборот, она сама взяла еще одну фрителлу с блюда и забросила в рот. Прожевала и подставила Платону губы. Он приник к ним долгим поцелуем.
— Кто эти люди — Орден «Лунного света»? — спросила Надя, отхлебнув из медной чашки горячий шоколад.
— Это очень закрытое и очень тайное общество, состоящее только из коренных венецианцев, что живут здесь веками. Издавна они славились своими талантами к врачеванию. Поэтому со всего мира сюда приезжали богачи, политики и торговцы. Орден «Лунного Света» излечивал их. И в благодарность все излеченные поддерживали Венецию. И помогали бороться с теми, кто пытался ее уничтожить. Попробуй кростоли. Это жареные лепешки из яиц, сливочного масла, муки, ванилина и белого вина, — он разломил золотистую лепешку и скормил Наде.
— Разве кто-то может желать зла этому городу и не любить его? — удивилась Надя, хрустя лепешкой.
— А вот представь себе, что да. Даже в начале 20-го века были такие люди. Чистокровные итальянцы, интеллигенция, как ни странно. Литераторы, поэты и художники. Стремление ко всему новому и современному сделало итальянских интеллигентов начала 20-го века ярыми футуристами. То есть, людьми, которые приветствовали индустриальное будущее и ненавидели Венецию — главный символ старой, «прошлой» Италии. Самый знаменитый поэт тогдашней Италии — Филиппо Маринетти — прямо называл Венецию «гниющим городом». А поэты и художники рангом поменьше даже выпустили особый манифест, в котором писали: «Мы хотим подготовить рождение новой Венеции — индустриальной и военной. Заполним же грязные каналы обломками разваливающихся дворцов. Сожжем гондолы и спасем Венецию от ее продажного лунного света мебелированной гостиницы…»
— Луна-то им чем не угодила? — удивилась Надя.
— Они ее люто ненавидели! — воскликнул Платон. — И на все лады повторяли: «Убьем лунный свет», «Будь проклята Луна!» и так далее. Для футуристов Луна была символом мечтательности, слащавого романтизма. Все эти прогулки под луной, грёзы у окна при лунном свете, которые воспевались в литературе, приводили их в ярость. «Пора с этим покончить!» — заявляли поэты-футуристы. «Наш век — это век скорости и механизмов. Это и надо воспевать. Давайте настроим зданий из бетона, стали и стекла, наполним их самыми изощренными механизмами, зальем всю землю вокруг них асфальтом. А вся эта сентиментальная дрянь — пусть катится к черту»!
— Бред какой-то! — возмутилась Надя. — Итальянский вариант советского слогана: «Мы наш, мы новый».
— Согласен, — Платон подлил в ее чашку горячего шоколада из медного кофейника. — Но тем не менее, эту войну венецианцы с трудом выиграли. И до сих пор благодарят тех, кто им помогал. Я среди них свой. Часто разыскивал шедевры для их тайной коллекции, которая на сегодняшний день вообще не имеет стоимости. То есть, она настолько дорогая, что ее невозможно оценить. Венеция вообще исключительно и просто до неприличия богатый город. А самое главное, в силу исторически сложившихся обстоятельств в Венеции свои, отличные от европейских законы, охраняющие произведения искусства. А также регулирующие процесс продажи, покупки, наследования и передачи прав на владение. Европейцы часто злятся на венецианцев из-за этих законов. Потому что музеи веками не могут выцарапать из венецианских частных коллекций то, что принадлежит им по праву. Но сделать ничего не могут. Даже Ватикан не спорит с Венецией. Просто не решается. Кстати, многие из шедевров, которые выставлены в Ватикане, принадлежат Венеции. И город просто разрешает им демонстрировать и изучать жемчужины искусства. Римский папа на приемах пользуется посудой из венецианского стекла, которую Венеция дает ему в аренду.
Надя вдруг зябко передёрнула плечами, задумчиво глядя на воду.
— Думаешь о Сергее? — Платон подвинул стул к ней поближе и обнял за плечи.
— Все время. Стараюсь отпустить, как ты сказал. Но пока получается не очень. Это так странно: я здесь, а Сереженька… — она осеклась и сама себя поправила: — Сережа, то есть, Сергей, там совсем один.
— Ты привыкнешь, — он поцеловал ее в макушку. — Пойдем в гостиницу. У тебя глаза слипаются.
Он довел Надю до номера и снова поцеловал. Она открыла дверь, задержалась на пороге, словно хотела пригласить его. А потом извиняющимся тоном сказала:
— Я очень устала. Ладно?
— Конечно, — поспешно согласился он, хотя внутри все дрожало от желания.
Ему очень не хотелось уходить. Но и навязываться он не привык. Женщина сама должна решать, когда мужчине оставаться, а когда уходить. Этот принцип Платон свято соблюдал всю свою жизнь. Только воля женщины и ее желание — единственный, самый главный закон для мужчины.
Он зашел в свой номер и принял душ. А когда вышел, на экране телефона высветились шесть пропущенных звонков Антона. Платон поспешно набрал его по видеосвязи.
— Ну что? Съездил я в твой Замудохинск и такую конфетку там откопал! — Антон закатил глаза.
— Не томи!
