он всегда такой был. Его все девчонки в городе знали. Каждый день на дискотеке всех лапал. Девчонки его ненавидели. А возражать боялись. Единственный и горячо любимый сынок прокурора города. Тоже, конечно, головняк для папаши. И он Димке так лениво: «Ну вылез, и чё? Ты что, быдло, не видишь, с кем разговариваешь?»
Катя замолчала и заплакала, размазывая по щекам дешевую тушь.
— Ну дальше-то что? Дальше! — снова раздался голос частного детектива за кадром.
— Чайку плесни, — всхлипнула она.
— Хватит тебе! Язык вон уже заплетается, — презрительно сказал Антон, но стаканчик ей протянул.
Она одним махом вылила в рот содержимое стаканчика и продолжила:
— Димка когда злой, ему ж все равно: что сын прокурора, что Папа Римский. Схватил его за шиворот и ряшкой об машину приложил знатно так. Потом поднял, к себе мордой повернул и с кулака еще вломил. А тот хилый был, хоть и возникливый. Он свечкой навзничь рухнул в сугроб и лежит, не двигается. Димка его пнул и орет: «Вставай, мразь! Я не закончил!» А тот лежит. Я думаю: что-то не то. Из машины вылетела, к нему подбежала, а он мертвый. Я кричу: «Дима, ты его убил!» А Димка мне: «С чего? С одного удара в рожу? Да он исполняет!» Наклонился, за куртку его схватил, рванул на себя, а тот, как мешок картохи — никакой вообще. Димка его перевернул спиной вверх, а у него из затылка коряга торчит. Она, видно, под снегом лежала. Вот он на нее затылком прямо и упал. И сразу кони двинул.
— Господи! Боже мой! — прошептала я.
— Я ору, — Катя всхлипнула. — Димка меня в машину затолкал. Его оттащил подальше и в снегу закопал. Стоял на коленях и по-собачьи рыл снег. Потом бегом вернулся, сел в его тачку и отъехал в лес, подальше от дороги. Там тачку бросил и пешком к своей машине вернулся. И сумку с собой принес. Черную такую, кожаную. Открыл ее в машине, там бабки: евро, доллары — и всё по сотке. Даже не знаю, сколько там было. Но очень много. Димка хотел со мной поделиться. А я побоялась брать. Кровавые деньги. Страшно мне было. Вы на эти деньги потом в Москву переехали, сыночка лечили, на ноги встали. Нет, я потом тоже свое взяла. Но позже уже. А потом мы в город вернулись. Димка меня домой забросил, сам к себе поехал. А там уже соседи ему все рассказали и он в больницу помчался.
— Ой, мамочки! — я закрыла лицо руками. — Выключи это. Не могу! Не могу!
— Это еще не все, — тихо сказал Платон, еще крепче обнимая меня. — Знаю: тяжело, невыносимо. Но нужно, Наденька! Без этого никак. Ты дослушай.
— Ну потом я так подумала и поняла, что вот он, мой шанс, — продолжила Катя. — Поставила Димке условие: если не бросишь Надюху и не женишься на мне, то всё расскажу. Он, конечно, быковать начал, угрожать мне. Мол, задушит меня, в лесу бросит и никто ничего не узнает. А я ему и говорю: «Ты, Димочка, думаешь, что я дура? А я всё в письме написала и в район отвезла. У меня там адвокат знакомый. Если со мной что случится, то он письмецу огласку даст. Так что будем ты с тобой теперь жить, аки голуби. Душа в душу. Всю оставшуюся жизнь. Раньше-то не получилось. Зато теперь я знаю, чего можно, а чего нет». Это я о чем, Надюха? Помнишь тот случай, когда Сережка еще маленький был и Дима его увез из дома? Это я тогда подслушала разговоры Димки с пацанами. Они одну аферу прокрутили не совсем законную. Ну вот я ему и сказала: «Забирай ребёнка и ко мне приходи. А не сделаешь этого, я тебя ментам сдам вместе с пацанами твоими.» Ты тогда по всему городу металась, искала сына. Я боялась, что ко мне придешь. А у меня-то дома твой Сережа был. Поэтому первая к тебе пришла. Честно признаюсь: балдела я тогда. Рядом с тобой сидела, плакала и балдела. Вот когда тебе, кошка, отлились мои мышкины слезки. Ты ж даже не понимала, как я плакала перед твоей свадьбой. Думала, что удавлюсь. Что не переживу. Но на свадьбу твою пришла и даже подарок купила. А ночью всю подушку намочила. Представляла себе, как мой Димка тебя сейчас любит. Только в жизни не все так гладко, как в мечтах. Серёжка твой плакал все время. Димка психовал. Ну я и вернула тебе сына. Подумала, что своего потом рожу. Только не вышло у меня ничего. Димка был очень осторожен. И за моими месячными следил, как за своими. А когда с Сережей беда случилась, меня вина тогда загрызла, Надюха. Думала тебе рассказать, как Сережка стал таким. Но Дима меня запугал. Тут я и поняла что нельзя любовь крутить с конкретными пацанами. Это они хорошие, пока с ними все хорошо. А если против шерсти… — она замолчала, но снова продолжила: — Один раз все же залетела я от него. Но он меня на аборт силой отволок. Чуть не убил по дороге. А мне деток бог больше не дал. Вот Дима вину свою с тех пор и заглаживает. Чтобы я молчала, он мне помогает. Денег подкидывает. После аборта, когда выяснилось, что деток у меня не будет, я сильно запила. Он меня лечил. Ну и с тех пор помогает. Я-то не замужем. Так и не сходила. Ну вот он чисто по-мужски тоску мою женскую лечит. Ты уж не обижайся, Надюха. Природа-то женская свое требует. Без мужика совсем плохо. Ты прости меня, Надюха, если сможешь. Понимаю, что не прощают такое. Просто знай: любила я Диму сильно. Так любила, что себя не помнила.
Запись давно закончилась. А я сидела, не шевелясь. Платон молча сидел рядом. Я превратилась в комок боли. Ее было так много, что, казалось: если я шевельнусь, она выплеснется из меня черной волной. Затопит всё вокруг. Зальет густой грязью. Эта грязь прилипла ко мне толстой кожурой. Колючим мерзким панцирем.
Я встала и пошла в душ. Нужно смыть эту гадость, эту ложь, липкой паутиной окутывавшую меня столько лет. Я включила воду в душевой кабине и без сил опустилась на пол.
— Надя, ты в порядке? — Платон подошел к двери.
— Да.
— Нет, ты не в порядке. Прости, там дверь открыта была. Ты забыла запереть, — он зашел в ванную. — Люди, которые в порядке, не сидят в одежде под душем. Вставай-ка, — он
