— Еще как.
— Слушай, а если я позвоню его родителям? Мама точно должна знать, где ее любимый сыночек обитает.
— И что скажешь?
— Найду что? Придумаю. Скажу, что он мне кассеты, диски не вернул или бумаги какие-нибудь… Нет, скажу, что должен энную сумму, весьма значительную для меня…Нет, не пойдет. Тогда скажу, что у нас с ним очень доходное дело намечается, а он исчез за горизонт, и я не могу переправить ему дивиденды. А? По-моему, это пройдет.
— Может, — согласилась я. — Я тебе телефон дам, а лучше запиши сразу все номера. Не получится с родителями, может быть, что друзья скажут.
— Давай, — Ольга полезла в свою сумочку за записной книжкой, хитро улыбаясь. Я насторожилась:
— Ты что?
— Так, самой интересно стало в разведчика поиграть. Обещаю, найду твою пропажу, вытащу из схрона и предъявлю пред твои светлые очи.
— Мне б твою уверенность.
— А ты не веришь? Зря. Я все-таки психолог, — плотоядно улыбнулась, утробно проурчав. — "У меня и не такие болтали, как заведенные"!
Десятого февраля Алеша привез меня домой и ласково подтолкнул внутрь, угадав душевную дрожь. Я прошла в комнату и застыла, обводя стены родного жилища. Я, конечно, предполагала некоторые изменения в интерьере, и все же надеялась их не увидеть, даже не спрашивала братьев, взял ли что с собой Олег, страшась услышать уличающий его в меркантильности ответ. И вот худшие опасения подтвердились. Нет, мне было не жаль исчезнувших вещей, но было очень неприятно от осознания того, что Олег вывез необходимое ему тайно, словно вор, не спрашивая, не согласуя, не предупреждая.
Я не прошла в другую комнату, страшась увидеть еще худшие изменения, и с тоской оглядев значительно поредевшую библиотеку, направилась в кухню. И застыла на пороге — эта часть моей территории изменилась глобально: ни посудомоечной машины, ни микроволновой печи, ни сервизов, ни антресолей, хранящих оные. Холодильник и новый кухонный уголок. Все.
Я опустилась на табурет.
— Сегодня — завтра привезут мебель и технику. Мы заказали, но не успели установить, — виновато сказал Алеша. Я кивнула и вперила взгляд в пластиковую поверхность стола:
— Он забрал? — спросила глухо. Ответа не ждала — и так ясно.
— Да. Мы не стали противиться…
— Правильно, — кивнула согласно. В груди ширилось презрение к Олегу. Я не ожидала, что он настолько мелочен. Впрочем, я не вправе его осуждать. И не стану. Не хочу даже думать об этой стороне дела — противно и больно. Хочется не звать его обратно, а отправить еще дальше, бессрочно и безвозвратно.
Но в принципе понятно. Олег всегда с трепетом относился к вещам. Во времена НЭПа он бы наверняка заслужил звание — мещанин. Его мелочность в вопросах быта всегда меня удивляла и раздражала. Но в последние годы, возможно, в силу привычки уже не задевала так сильно, не возмущала. Нам хватало и иных тем для ссор, и множить я их не хотела, оттого и жила по принципу — худой мир лучше, чем глупая ссора. Но как ни варьировала, Олег все равно находил повод к выговору. Его мой девиз не устраивал. Он предпочитал прямой наскок тактичному отходу.
Мы вообще были разными, с трудом находили точки соприкосновения.
Я люблю классиков, Олег современную литературу из серии "Обожженные зоной" и "Сказки про лихих братков". Но и чтению он предпочитал бдения у телевизора, который я могу посмотреть в виде исключения. И естественно, пропускаю многие события, происходящие в мире. Моя неинформированность в данном вопросе выводила Олега из себя, как меня раздражали его диски с фильмами на один сюжет, но с разными актерами. А потом бурные дискуссии на пустые для меня темы, о которых я слышала и знаю не больше, чем кенгуру о законе тяготения.
Олег неустанно втолковывал мне выгоду и ущерб роста цен на нефть, чреватость конфликтов в Грузии, явление американцев в Ираке. Я вздыхала, выслушивая политинформатора, и мечтала забыть услышанное тут же. Ведь когда он говорил мне о войне в Ираке, я видела изуродованные тела ни в чем не повинных обывателей, которым по большому счету было все равно, что происходит наверху. При разговорах о нефти и ее влиянии на нашу экономику я вспоминала полные тоски глаза старушки, стоящей у магазина с протянутой ладонью. Она просто жила, растила детей и думала лишь о них. Но сын погиб в Афганистане, дочь и зять остались под обломками дома в Сербии. И теперь она одна пытается прожить на ту подачку, которую получает официально и которая в три раза меньше, чем ее зарплата двадцать лет назад.
— Всем не поможешь, — говорит Андрей, и я вижу в его глазах ту же тоску, что живет в глазах старушки. Безнадежность, вот как она называется. И она, как будильник по утрам, тревожит мне душу. Я снова и снова вкладываю в морщинистую руку рубли и доллары, чтобы хоть как-то заглушить ее, пусть не в нас — в глазах этой женщины.
Алеша грустно улыбается и добавляет пару дензнаков. Андрей качает головой и спрашивает адрес женщины, Сергей хмурится, фыркает и лезет в портмоне. Олег хватает меня за руку и тащит подальше, шипя грубости про проходимцев и лентяев, которые вот таким образом зарабатывают больше, чем он в отделении за месяц. В этом весь Олег.
Так зачем он мне нужен? Почему болит душа без него, по нему? — спрашивала я у себя и находила ответ — ребенок. И тут же возражала себе — а нужен ли ребенку такой отец? Пыталась понять — что за противоречия владеют мной, бросая от края логики на край эмоций? И призналась, что тоскую по мужу, несмотря на наше с ним несходство характеров и взглядов на жизнь. Скучаю даже по его ворчанию, недовольному блеску глаз. Моя привязанность к нему была сродни любви — такой же болезненной и слепой, не реагирующей на аргументы рассудка. Я могла излечиться от нее лишь одним способом — встретиться и поговорить с Олегом, выяснить причину его возмутительного и непостижимого поступка.
— Не расстраивайся, Анечка. Бог с ними, с телевизором и прочими вещами.
— Книги жалко, — буркнула я и ушла в спальню.
На следующий день прилетела Ольга. Именно прилетела, скинула на ходу сапожки, как вихрь, промчалась по квартире, остановилась в кухне и, осев, наконец, на диван, выдохнула, белея от возмущения:
— Сволочь твой Кустовский! Редкостная пакость! И по этому козлику ты сохнешь?! Выкинь его из головы, он и вздоха твоего не стоит! Пусть живет, где хочет, как хочет и с кем угодно, но не с тобой, и на расстоянии, не меньше, чем пара-тройка парсек!
— Ты пояснить сможешь? — выгнула я бровь, усаживаясь напротив. — Если ты на счет некоторых милых его сердцу вещичек, так мне не жалко.
— А мне жалко! Тебя, дурочка! Ты думаешь, он себе взял?! Щаз-з-з!!
