Когда Янка приходит в себя, нас в палате двое — я и мать.
Словно во сне вижу, как начинают дрожать длинные ресницы, потом глаза немного приоткрываются. Яна хмурится, пытается поднять здоровую руку, но не выходит — там капельницы.
Белецкая испуганно дергается, но тут же со стоном падает обратно на полушки.
— Яночка, — мать бежит к ней, а я не могу с места сдвинуться. Только смотрю на нее и задыхаюсь от облечения, от того, что она пришла в себя,
— Тише, тише, малышка, — мама аккуратно, но настойчиво укладывает ее обратно. — все в порядке. Не бойся.
— Где я? — надтреснутый голос царапает прямо по сердцу.
— В больнице. Ты с лестницы упала. В школе. Помнишь?
Яна замирает, по осунувшемуся лицу, понимаю, что вспомнила. И как упала, и что было перед этим.
— У тебя сотрясение. Рука сломана и сильный ушиб ноги, — спокойно перечисляет мать, стараясь не напугать ее, — но сейчас уже все в порядке. Идешь на поправку. Главное, что в себя пришла, а остальное заживет.
— Как я здесь оказалась? Я не помню.
— Ты упала, потеряла сознание. Макс вызвал скорую.
При упоминании моего имени Янка ежится, будто ей холодно.
— Мы с отцом приехали сразу, как узнали. Ты не переживай, он был тут постоянно, а сейчас к главврачу ушел, чтобы обговорить детали лечения.
Белка скованно кивает и тут же морщится от боли.
— Лежи спокойно, — мама усаживается на край койки, заботливо убирает прядь волос, падающую на лицо девушки, — Меньше дергаешься – быстрее поправишься.
— Хорошо.
— Хочешь чего-нибудь?
— Нет.
— Ты только скажи. Макса вон в магазин отправим. Он мигом сгоняет, — мать кивает в мою сторону.
Яна замирает, потом медленно поворачивает голову и, наконец, обнаруживает мое присутствие в палате.
Смотрит на меня долго, пристально, а я не дышу, придавленный ее взглядом. В нем ничего кроме лютого холода.
— Уходи, — сипит, и в голосе звенят слезы.
— Яна, — мама обеспокоенно хватает ее за здоровую руку, — успокойся.
— Уходи! — визжит Янка, — не появляйся здесь больше. Никогда!!!
Ее слова бьют наотмашь. В них столько боли, столько разочарования…ненависти.
— Яночка, ну ты чего, — мама в шоке, пытается удержать Белецкую, которая рвется не понятно куда.
— Уходи!!! Не смей ко мне приближаться!
Я вздрагиваю от ее слов, как от ударов. Мне больно дышать.
На шум в палату прибегают медсестра и врач. Он сразу понимает, кто стал причиной срыва пациентки и строго приказывает:
— Молодой человек, выйдите из палаты.
А я не могу. У меня ноги к полу приросли. Меня в клочья рвет от страха, что это конец.
— Идем немедленно!
Я с трудом понимаю, что это мать схватила меня под руку и буквально волоком тащит в коридор.
У меня в ушах все еще звенит Янкин крик: уходи! Она уверена, что это моих рук дело. Что это я разболтал ее секрет. Предал ее.
— Что ты натворил? — шипит родительницы, бесцеремонно заталкивая меня в первый попавшийся пустой кабинет, — что, мать твою, ты опять наделал?!
— Ничего.
— Не смей врать! — хватает меня за грудки и встряхивает, как бездомную дворнягу.
— Да не вру я! — вырываюсь и отхожу к стене, на ходу пиная стул, попавшийся под ноги. Меня колошматит так, что зуб на зуб не попадает.
— И как, прикажешь, тебе верить?
— Не хочешь, не верь.
— Только не включай снова бешеного быка, Максим! Мне надо роазобраться в том, что происходит!
— Я не включаю, — устало тру лицо руками, — Я вспылил тогда. Извини. Просто ты так говорила про отца…
— Отец? — шипит она, — о да, твой отец просто святой! Про него нельзя и слова плохого сказать, да? Ты грудью на его защиту всегда встаешь.
— Мам, не начинай, а? — я не хочу снова ругаться. И так тошно.
— Давно пора начать, дорогой. Я все берегла тебя, откладывала. — Она, не стесняясь, стаскивает с себя кофту и остается передо мной в одном белье.
— Что ты творишь?! — резко отворачиваюсь.
— Смотри на меня, Макс! Смотри, твою мать, — дергает за рукав, заставляя обернуться, — видишь эти шрамы? Видишь?
Указывает на россыпь круглых пятен, покрывающих ребра и живот.
— Вижу!
Сто раз видел, когда на реку ходили или отдыхать ездили.
— Я тебе всегда говорила, что это несчастный случай. Брызги смолы. Так вот ни хрена подобного! Это папаша твой конченый с своими дружками сигареты об меня тушили! Вот это, — тыкает пальцем в побелевший рубец на боку, — он меня толкнул на стеклянный стол. А твои шрамы? Думаешь, это хулиганы постарались? Нет! Это он, по пьяни, внезапно решив, что я тебя на стороне нагуляла, вырезал слово «ублюдок».
Обрывки воспоминаний, таких гадких, что меня реально тошнит, пробиваются яркими вспышками наружу.
Маленький я, виснувший на ногах у отца, умоляющий прекратить его издеваться над матерью. Потом я же вишу на нем, умоляя не уходить, а он отшвыривает меня на пол и хлопает дверью так, что с потолка сыпется побелка. Больше ничего. Темные провалы вместо четких картин.
— Почему ты его не остановила? Не ушла? — сиплю я.
— Думаешь, я не пыталась? Пыталась, еще как. Только не вышло ни хрена. Он шантажировал меня, запугивал, и ему все с рук сходило. Потому что свидетелей не было, никто никогда ничего не видел. И мое слово было против его денег, — лупит злыми словами, вываливая всю неприглядную правду, — Я ведь даже разводилась с ним. Представляешь? Только он сунул кому-то
