но зазвонил телефон Шестакова, лежавший на журнальном столике. Звонил он так настойчиво, что Витя даже тихо выругался, бурча себе под нос, что кому-то не вовремя приспичило. Я смущенно прыснула, забавляясь его реакцией.
– Да, – сухо, даже немного резко сказал в трубку Шестаков. Он откинулся на спину дивана, но глаз с меня не сводил, будто любовался самым красивым закатом в мире, пожалуй, я и сама любовалась моим любимым человеком, не могла поверить в наше счастье.
– Да, я слушаю. Извини, задумался, – ответил нехотя Витя. – Да все нормально со мной, Ален.
От одного этого имени, четырех острых, как лезвие, букв улыбка сползла с моего лица. Жгучая ревность, подобно ядовитой змее, обвила шею, впиваясь клыками. Я себя вдруг ощутила падшей девушкой, разлучницей, той, кого приводят тайно, чтобы развлечься. Сделалось до того неприятно, в глазах защипало, а горло свело спазмом.
– Обычная драка, с кем не бывает, – говорил Витя.
Не выдержав, я отвернулась. Руки задрожали, пришлось соединить их, но и это не особо помогло. Тогда я поднялась, намереваясь уйти на кухню, лишь бы не слышать проклятый разговор. Но Витя вдруг произнес фразу, которая заставила меня остановиться и оглянуться:
– За девушку свою заступился. Слушай, я вообще сейчас занят. Мы с Ритой собирались обедать, давай как-нибудь в другой раз поговорим?
Я еле сдержала улыбку, потом все же ускользнула на кухню. Хотя от радости чуть ли не прыгала: он обозначил четкую грань, озвучил, что у него есть я. Значит, теперь у нас точно все по-настоящему, все серьезно!
А через пару минут Витя сам пришел на кухню и уселся рядом со мной.
– О, да тут пирожки с чаем? Я могу привыкнуть. Придется тебе ко мне переехать, – с улыбкой сказал он, да такой широкой и искренней, что я и сама улыбнулась.
– Это мама передала тебе, – честно призналась, чего врать.
– Да ладно? Тогда я обязан все съесть. Твоя мама делала отменные пирожки.
Мы пили чай, болтали, ели пирожки, которые вдруг показались мне безумно вкусными. И Витя, он был тем самым ярким солнышком, что всегда освещало мой путь. А еще мы смеялись. Откуда только у Шестакова в запасе было столько шуток? Иногда он как бы между прочим чмокал меня в щечку, задерживаясь больше положенного рядом. И тем самым заставлял густо краснеть, отводить взгляд в сторону.
В половине четвертого мать прислала сообщение: «Отец вернулся домой». Я спохватилась, начала собираться, опять же честно сообщив Вите, что мне нужно уходить. Ведь папа не знал о нас, и вряд ли в ближайшее время узнает.
– Может, я все-таки с ним поговорю?
– Нет, пожалуйста, – испуганно прошептала я, боясь потерять то прекрасное, что появилось в моей серой жизни.
– Но после выпуска я обязательно с ним поговорю. В конце концов, мы уже совершеннолетние.
– Витя…
– Слушай, он ведь тебя, – Витя запнулся, вглядываясь в мои глаза в поисках ответов. – Он ведь… ну…
– Нет, что ты! – замахала руками я, пытаясь выглядеть максимально правдоподобно. Рассказывать такие вещи, во-первых, унизительно, все-таки это мой отец. Во-вторых, зная Витю, страшно представить его реакцию.
– Блин, прости. Это же дядя Паша, я просто… просто переживаю за тебя, милая. Прости.
– Все в порядке, – сглотнув, ответила я, хотя его забота окрыляла, давала какую-то защищенность. У меня появился тот мир, куда я бы смогла прийти в случае, если станет совсем невыносимо, если однажды захочу сбежать.
На следующий день в школе все только и говорили, что о проигрыше «Воронов». Да и ребята ходили мрачнее тучи: молчаливые, осунувшиеся, искоса поглядывали на всех, словно дикие волчата. А Кирилл Иванов так вообще, когда столкнулся со мной в гардеробной, даже не извинился, хотя я едва устояла на ногах.
Нет, оно и понятно – парни мечтали о победе, и настроению тут, собственно, взяться неоткуда. Я смотрела на мальчишек и грустила вместе с ними, продолжая напоминать себе о той драке. Пусть Витя говорил обратное, но его явно не хватало на игре, не хватало из-за меня. О таком невозможно забыть, да и простить сложно.
После уроков мы с Шестаковым договорились встретиться, ну вернее, я должна была поехать к нему на часик. Мать соврала отцу, якобы у нас подготовка к экзаменам, дочка задержится. Однако по пути к Вите я неожиданно встретила Наташку.
Завидев меня, она как-то растерялась, словно не знала, куда глаза деть. Потом все же осмелела, подошла и даже улыбнулась натянуто. Мы стояли на бульваре, мимо на самокатах пронеслись двое подростков и проехал с грохотом трамвай.
– Как Витя? – спросила Ната, позабыв поздороваться.
– Нормально, уже лучше.
– Понятно.
– Я тебе звонила, – напомнила я о звонке, на который так и не дождалась ответа.
– Да, я… я помню.
– Чего не набрала?
– Думала, ты злишься, – со вздохом проронила Наташка, отводя взгляд в сторону.
– Я злюсь, да. Витя не попал на игру, его команда проиграла. И все из-за этого! У меня слов нет, честно! – сорвалась на эмоциях.
– Не надо так! Валек и сам пострадал! – вдруг начала заступаться за этого Валька Краснова. Грудь в ту же секунду опалило жаром. Ведь я прекрасно помнила, как этот недопарень предложил нас с Наташкой под раздачу, лишь бы спасти свою шкуру.
– Ты забыла, как он себя повел?
– Его родителям угрожали, Валек просто был на эмоциях! – возразила Краснова.
– Под какими бы эмоциями он ни был, это его проблемы, и он должен был решать их сам, а не делать из тебя спасательный круг!
– В жизни всякое бывает, – прошептала Ната, стараясь не смотреть мне в лицо.
– Наташ, ты головой ударилась? – повысила голос я. – Он тебя готов был заложить!
– Они бы ничего не сделали мне, Валек это знал.
– Постой, только не говори мне, что ты его… простила? – облизнув засохшие губы, я пронзила Краснову взглядом, который мог бы испепелить. Меня трясло от ее слов, от того, как она оправдывала этого подонка. Да как такое вообще можно оправдать? Неужели любовь ослепила и убила мозг, сердце и здравый смысл? Я даже отца не могла простить за побои, а тут какой-то левый парень!
– Это моя жизнь!
