Меня разбудил Вадим. Его голос, позвавший меня по имени. Резко открыла глаза и узрела в моей комнате Хьюстона в ночном полумраке стоящего у софы, куда я завалилась после того, как сходила проверить Лиду. Укрыла ее, выпила пару таблеток от головной боли и снова завалилась спать.
Долгий миг глаза в глаза.
– Все нормально. – Спокойный голос Шивы в ночную тишь, вплетается успокоением в набат сердцебиения в ушах. – Все действительно идет нормально. У Яра все хорошо. Меня просто для раздачи пиздюлей прислали, а то вы гульнули тут так, что мы там чуть не поседели… от зависти. – Фыркнул, отводя взгляд, удрученно прошептав, – чего-то я хуйню какую-то пизданул.
Напряженно глядя в его ровное невесело улыбнувшееся лицо, задавленно выдавила сквозь зубы:
– Пожалуйста, Вадим, потерпи, я сейчас проебусь. Пожалуйста, потерпи.
Сглотнул. Помедлив, снял пальто с каплями талого снега на плечах и сел на край софы. Прикрыл глаза и, опустив голову, так знакомо локтями в разведенные колени, тихо на выдохе разрешающим, потому что он вытянет нас обоих без нашей раскоронации:
– Давай.
Уверенно и взвешенно.
Сбитый выдох с моих пересохших губ, когда вжималась в него, так и не осмелившегося тронуть в ответ и мучительно терпящего, пока меня било до скулежа на его плече. До скулежа, потому что у них даже запахи схожи. Потому что парфюм похож. Потому что шлейф никотина одной марки. Потому что он такой родной и близкий, потому что я для него временами злящая, но тут же остужающая, и была рядом, когда нужно и отходящая, когда ему нужно. Потому что это так знакомо им обоим. Так нужно. Потому что он часть Яра, очень важная ему часть. В этом мраке важнейшая часть долгие годы. Часть того, по которому я так тосковала, до боли от мрака того, что отодвинуто, а оно приходило во снах ко мне. И сейчас я начала тосковать еще больше, до невыносимости, до скрежета зубов, утыкаясь в его плечо. То самое, что однажды словило выстрел. Контрольный для Яра. Если бы не Вадим, закрывший его собой и давший согласие Яру на то, что его убьют позже и вырвавшегося под пулю преждевременно, потому что остальные кайф ловили от его крови, а он от ужаса с ума сходил. Он тогда убил. Потому что уже не выносил кошмара, который остальные считали разрядом хлеба и зрелищ. Он с ума сходил от ужаса этих хлеба и зрелищ. Когда в его руках подыхал человек, за которого под пулю не раздумывая. Суисайд, Хьюстон. И я понимаю, почему. Я тоже хочу. Убейте.
Это от ощущения шрама под пальцами на его лопатке, сквозь тонкую ткань его джемпера и это криком, истошным воплем внутри. А он совершенно по звериному ведет головой, потому что он сейчас Шива. Рушащий и создающий в пустошах своего разрушения. Потому что он Шива. Сминающий и сотворяющий. И я знаю, кто дал это прозвище. Кличку, погоняло, погремуху.
Право.
И он достоин.
И пониманием тяжким и одновременно согревающим, что это его брат, кровный, родной. Не близкий. Ближайший. Их кровь смешалась на том паркете, когда Вадиму было похуй на инстинкты, на самый ведущий инстинкт – самосохранения и он разъебал систему своим правом человека. Разъебал, готовый сдохнуть за того, кто стоял до конца. Готовый стоять и слечь за своего человека. За человека, который его порой ебет гораздо жестче, чем остальных, требует от него больше, нагружает сильнее, потому что так верит ему, так уверовал в него и это настолько небезосновательно… потому и тянуть будет Вадима, как бы того не подкашивало и к нему всегда относиться придирчивее. Потому что ближе нет. Чтобы не смел. Никогда не смел утрачивать вот то, что огнем среди полного мрака… Потому что тоже жизнь за него отдаст…
Заскулив от того, что тот выстрел, что у ног в гостиной Лютого, имел бы последствия, если был бы произведён не в пол . Я не могу представить насколько сильные последствия… просто насколько сильные… не только для меня. Сколько бы ночей были запредельно токсичны. Понимая, что Яр себя ментально задушил в тот момент, когда Вадим взял пистолет. И понимая, что Яр был застрелен, когда Вадим нажал на курок. Яр, который с ума сходил от того, насколько он усомнился в том, кто жизнь за него положит. Клал. И вновь это сделает. Так же как и он за него. Яр, сходящий с ума от того, что усомнился, держа в своих руках умирающего Игоря. Тоже не предавшего его и дорого заплатившего за его жену, за своего сына. За него. И за них. И мне так сложно представит ад внутри Яра… преисподнюю. Его полный, полыхающий ад, с безумной болью, дробящий на полный ноль…в пыль… в ад боли, теперь независимый от непогоды…
– Васильна, давай укладывайся, у меня вылет через час, поеду потихоньку, – хриплая усмешка Вадима, осторожно отстраняя от себя. – Все нормально, я нисколько не вру. Мы действительно все вывозим. Пара недель и Яр приедет за тобой. Ничего рассказывать мне нельзя. Просто поверь, чем хочешь поклянусь, что все идет хорошо.
Смотрела в карие пустоши его глаз, проваливаясь в них. Слушала переливы хрипотцы в низком баритоне его голоса, которые сдавали, что это Вадим, а не Шива. И похуй на иссушающие, будоражащие, горячие и убивающие карие пустыни Шивы. Просто похуй. Он просто изысканен. Элегантен. И дело не во внешности и стиле. Как они все. Я, отведя взгляд, едва слышно, спокойно и безэмоционально попросила его остаться максимально столько, чтобы он успел ровно до своего вылета.
Я знаю, что он на джете, знаю, что частные заказы в режиме ожидания клиента могут находиться до пяти часов. Но в тишине, в сгущающихся сумерках и тепле своих пальцев, накрывших его пальцы, сжимающих край постели, куда я бухнулась животом и требовательно постучала по краю, он выдержал около двадцати минут. Ему прогрессивно становилось хуево от внутреннего сражения. От того как себя убивал, как истреблял то, что хотелось сделать, глядя в мое лицо повернутое в профиль. Плачущее и сквозь слезы улыбающееся. Приподнимая подбородок и скашивая на него взгляд. Повел головой, типа ему, как тоже значимой персоне, так же похуй. А демоны, их тени в карих глазах, полосующие со вкусом нутро у обоих, это да, это в унисон. Это красивая любовь. Потому что боль в таких случаях очень тонкая. Изысканная. И это действительно очень красиво, потому что оценить это может совсем не каждый. Только тот, у кого взгляд наметан. Только ценитель и тот что с опытом… искусства остаться человеком, когда в зоне досягаемости то, от чего нутро обжигает. Обжигают обстоятельства. Но лишь улыбка по моим заживающим губам и усмешка по его. Это только для ценителей. Жестко набухивающихся потом вечерами, когда переступив порог, снимают маску. И корону.
Сделала вид, что вроде бы засыпаю, аотому что ему действительно хуево. И он поднялся. Снова сражение, потому что так хотелось прикоснуться к моему якобы спящему лицу. Кончиками пальцев. Прикоснуться губами. Но неслышно вышел из комнаты. А я закусила подушку и горячо выдохнула, понимая, что при желании он бы похоронил нас обоих, но снова остался живым на кладбище. Матерь божья, Хьюстон, ты действительно умрешь холостым, ибо ну кому я тебя отдам?!
Ждала хлопка двери, но его не было слышно. Так-так, мама инопришеленца, не подведи. Неслышно поднялась и отворила дверь своей комнаты. Бесшумно покралась по коридору и остановилась у угла глядя на огромные зеркальные часы над камином. В отражение. Она зажала его на выходе. Прямо буквально, рукой в плечо к стене.
Я остановилась у угла в коридоре и, присев на пол, чтобы меня ненароком в том же отражении не спалили, глядя в стену перед собой, вслушалась в очень тихий голос Вадима.
-... Дубцов категорически против. Кот тоже не хочет, потому что по инструкции ему всю ветвь выключать придется, а там обвал выходит не в один ярд. Да и Марвин сам не дурак же, понимает, что даже если его одного, как звено, выключить, а нас не трогать, мы все равно не станем работать. Утром кошель приехал со своими цепными, тоже с пеной у рта зарубаются за него.
– Дуб почему против? – напряжение в ее тихом голосе. С отзвуком слабой надежды.
