с духом. — Потому что считает, что малышу не стоит видеть смерть так близко.
Я замерла. Человек противится плохим новостям. Я до последнего не понимала, зачем Кристина привезла меня в это место. Казалось бы, могла и догадаться, но нет, не хотела. Место, куда люди приходят умирать. Представляете себе, вы стоите и смотрите на людей, которые знают, что обречены. Передать это ощущение невозможно. Жалость к одному человеку может перевернуть ваше сердце и захлестнуть щиплющей волной глаза, а тут — десятки людей… И вот они смотрят тебе в глаза, смотрят понимающе, так как привыкли к жалости и уже знают, как с ней справляться. Возникает ощущение, что они мудрее тебя в тысячи раз, словно они уже коснулись той вселенской мудрости, которой тебе так не хватает.
— Вот он. — Кристина кивнула в сторону человека, сидящего в кресле-каталке.
Мы подошли к нему. Глеб поднял на нас усталые глаза, лицо его просветлилось при виде Кристины и выразило тревогу при виде меня.
— Не волнуйся, она никому не расскажет, — заверила его Кристина, целуя в лоб.
— Вы обещаете? — Его выражение сменилось на доверчиво-детское.
— Конечно.
В тот день мы пробыли там недолго, Кристина сказала, что он быстро устает. Она рассказывала о сыне, его проделках, Глеб завороженно слушал и даже пытался улыбнуться. Однако было видно, что улыбка дается ему с большим трудом. Я сидела в сторонке, не зная, куда себя деть. Ужасно не хотелось расплакаться у него на глазах. Это было бы нечестно по отношению к этому мужественному человеку. Потом он повернулся ко мне:
— А как ваш брат? Надеюсь, у него все хорошо?
— Да, спасибо.
— Его назначили-таки вице-консулом, — добавила Кристина.
— Молодец. Ведь он этого хотел?
— Пожалуй, — пожала я плечами.
— Значит, они скоро уедут?
— Да, где-то через месяц.
Глеб взглянул на Кристину. Она отвернулась, будто бы разглядывая девушку, разносившую чай на подносе. Он хотел было ее о чем-то спросить, но потом передумал.
— Значит, уезжают, — медленно повторил он. — Это к лучшему для всех.
Кристина прикусила нижнюю губу. Вытащила сигарету.
— Здесь можно курить?
— Лучше не надо, — мягко отвел он сигарету от ее рта. — Ты в порядке?
— Все нормально.
— Кристина тоже хочет уехать, но ждет меня. — Это адресовалось мне. — Хотя я считаю, что ей незачем сторожить меня здесь. А вдруг я проживу еще миллион лет?
— А вдруг нет? — спокойно ответила она.
Я поняла, что для них вопрос смерти давно уже перестал быть чем-то вроде табу. Они приняли этот факт и живут с ним немалое время. Они не боятся обсуждать смерть. Они говорят о ней, как о каком-то путешествии, к которому готовится Глеб.
— Кто знает… — Он посмотрел вдаль, поверх деревьев. — Я не тороплюсь, но и не сопротивляюсь. Уже не сопротивляюсь…
— Она счастлива? — спросил он меня.
У меня мороз по коже пошел.
— Думаю, да.
— Это хорошо. Это самое главное.
Он устало закрыл глаза. Прошло минут десять, а мы все сидели рядом с ним и молчали. Я подумала, что он уснул.
— Нам уйти? — тихо спросила Кристина.
Он кивнул, так и не открыв глаза.
— Я приеду завтра. — Она поцеловала его в лоб, и мы ушли.
Меня била мелкая дрожь. Даже не могу описать состояние, в которое я впала. Никогда не считала себя слабонервной, но к такому я оказалась не готова. Кристина, как только вышли из хосписа, жадно затянулась сигаретой.
— Никто не догадывался. Не считая врачей, знали только я и пара близких друзей.
Она рассказала мне всю предысторию. Как бы она ни храбрилась и ни старалась убедить меня и себя, что воспринимает это философски, было видно, что ей очень тяжело.
— Так ты живешь с этим уже не первый год?
— Да. Но Глеб… Он такой удивительный человек. Он умеет заставить тебя забыть, заставить поверить, что все уже хорошо, что он чуть ли не на поправку пошел, что опасность миновала. Я до последнего верила, что ему уже ничего не грозит. Пока не увидела, как он упал, ослабев от внутреннего кровотечения… Дома… Хорошо, что я была рядом и вызвала «скорую».
— Почему он не хочет никому говорить?
— Потому что он такой. Не хочет, чтобы другие тоже испытали боль. Прости, что я тебя привела сюда. Просто… — Из глаз ее потекли крупные слезы, и она даже не утирала их. — Просто мне надо было кому-то рассказать, я больше не могла делать вид, что все хорошо. Я устала. От всего. Я так устала…
Я тоже расплакалась и обняла ее. Так мы и стояли у машины, рыдая как белуги. Думаю, она плакала не только из-за Глеба. А я плакала за них всех, не понимая, почему так странно и несправедливо устроена жизнь.
Через пару дней Кристина позвонила мне:
— Женька, прости, что опять втягиваю тебя, но Глеб попросил тебя приехать Ты сможешь?
Ну конечно я могла. Кристина заехала за мной, очень молчаливая и бледная. По дороге она сказала, что ему становится все хуже и хуже и что осталось совсем недолго.
— Может, оно и к лучшему, — сказала она. — Сколько же можно мучаться? Его и так Бог миловал — он не страдал годами, как многие с его диагнозом. Несколько недель — это не так много по сравнению с бесконечными месяцами.
Я даже кивнуть не смогла. Страдание — это страдание. Невозможно сказать, как и сколько лучше страдать, все равно это ужасно.
Глеб ждал меня в том же саду. Уже вовсю осыпались листья, хотя осень только-только вступала в свои права. Кристина оставила нас вдвоем, видимо, он попросил ее об этом заранее.
— Простите, Женя, что я потревожил вас.
— Нисколько. Даже не вздумайте извиняться.
— У меня к вам просьба. Очень личная.
Он протянул мне плетеную корзинку в виде шкатулки с крышечкой. Все это время она лежала у него на коленях, и он нежно поглаживал ее, словно одна мысль о ее будущей хозяйке наводила его на приятные мысли.
— Это для Киры. Небольшой сувенир. Передадите?
Я кивнула, протянув руку.
— Скажите, что я оставил его перед отъездом. Я не хочу, чтобы она подумала, что я не попрощался с ней.
— Но почему бы вам…
— Нет, нет! — предостерегающе воскликнул он. — Я не буду делать это сам. Я не имею права тревожить ее. Зачем? Она так любит свою жизнь. У нее все впереди. Она как парус, туго натянутый ветром, мчит свою лодку вперед. Какое право я имею ее останавливать? Я просто прохожий в ее жизни. Случайный
