новый набор и конкурсное прослушивание, хор стал репетировать.
Карине позвонила Любаша и спросила, собирается ли она выходить на работу. Та ответила, что собирается. Они договорились встретиться на следующей неделе.
Карина надеялась, что, начав работать, она хоть немного отвлечется, обретет покой, избавится от бесконечной, изматывающей боли и воспоминаний. Однако этого не произошло.
Едва она переступила знакомый порог, ее буквально затрясло. Все вокруг напоминало об Олеге. Длинный, темноватый коридор, который перед репетициями наполнялся оркестрантами и становился тесным, гулкое, просторное фойе, где Карина так часто сидела, дожидаясь, пока закончит работу струнная группа, маленький, душный буфет, низкий и широкий подоконник, заменявший им столик. И даже рогатая вешалка в углу кабинета Михалыча — Олег любил вешать на нее свою куртку.
Карина, стараясь не смотреть по сторонам, прошла в камерный зал, села за инструмент, поставила на пюпитр ноты, начала играть.
Руки не слушались, мазали мимо клавиш, нотные значки сливались перед глазами в неразборчивую пестроту.
Любаша всю репетицию терпеливо молчала. обращаясь с замечаниями лишь к хористам, только едва заметно морщилась при каждом грязном Каринином аккорде. Потом, когда спевка окончилась и зал опустел, она подошла к фортепьяно. Долго и внимательно глядела на Карину, наконец вздохнула и проговорила, приглушив слегка свой зычный голос:
— Иди домой. Придешь, когда сможешь, а так — толку нету.
Карина ушла и целыми днями сидела в квартире, выходя на улицу лишь затем, чтобы купить продукты.
Единственным человеком, с которым она теперь общалась, была Тамара. Та тоже прикипела к Карине, часто приезжала к ней домой после работы и оставалась в течение вечера, иногда до поздней ночи.
Карина невольно сравнивала ее с Инной. У обоих с братьями была примерно одинаковая разница в возрасте, обе пережили одинаковую трагедию, но вели себя по-разному.
В отличие от сдержанной Инны, Тамара никак не могла успокоиться, принять случившееся как неизбежное, то и дело принималась плакать навзрыд. ища у Карины утешений.
Вместе они съездили на кладбище.
Снег уже полностью растаял, стояла апрельская распутица. Карина долго возилась в земле, сажая семена петунии и маргариток, накрывая их пленкой, чтобы всходы не погибли от заморозков.
Они с Тамарой работали порознь — могила Вадима находилась чуть дальше, через аллею от Лелиной с Олегом. Окончив посадку, Карина разыскала ее.
Тамара стояла неподвижно, глядя в небо, на летящую клином птичью стаю.
— Я памятник заказала, — задумчиво проговорила она. — Серый гранит. Готов будет уже через месяц и цена приемлемая, — её взгляд устремился на Карину, как бы ожидая от нее одобрения своим словам.
Та молча кивнула. Сама она не могла поставить памятники на могилы Лели и Олега — этим занимались их родные. Уже чудом было то, что их похоронили рядом: Лелина семья ненавидела Олега, и лишь все та же тетя Рита уговорила ее мать не разлучать мужа и жену после смерти.
Они постояли еще минут пятнадцать, каждая погруженная в собственные мысли, и двинулись к выходу.
Тамарина «пятерка» притулилась на асфальтированном пятачке перед кладбищенскими ворогами, дожидаясь хозяйку. Прямо под ее колесами копошился старый, оборванный бомж.
Тамара протянула ему пятирублевую монету. Старик гнусаво поблагодарил и отполз в сторону, к ограде.
— Господи, — сдавленно произнесла Тамара, открывая машину, — воля твоя, — она кивнула на бомжа. — Это существо, получеловек-полуживотное, грязное, разлагающееся, живет, а они, молодые, одаренные, удачливые, должны лежать там, за забором, на погосте. Не понимаю. — Тамара опустилась на сиденье, закрыла лицо руками, повторила глухо, с яростью и вызовом: — Не понимаю! Вадик… он столько страдал при жизни, зачем ему досталась еще и такая страшная смерть?
— Страдал? — повторила Карина машинально, не отдавая полного отчета в своих словах, как бывало с ней в последнее время.
— Да. — Тамара вытерла глаза и полезла в бардачок за сигаретами. — Ты разве не видела?
— Что?
— Мне кажется, об этом знал весь оркестр.
— О чем?
Тамара чиркнула зажигалкой, закурила и уже спокойней произнесла:
— Он был влюблен в Лелечку. Страстно и безнадежно. Давно, с первого взгляда, как только Олег их познакомил.
— Влюблен? Вадим? — Карина не поверила своим ушам.
— Конечно. — Тамара грустно улыбнулась. — Дурачок, ни на кого не хотел смотреть, женщин водил на одну ночь, хорохорился, изображал из себя эдакого шутника-балагура. А сам… — Она махнула рукой. — Домой придет, бывало, мрачнее тучи. Звоню ему, а он и разговаривать не хочет. Скажет только: «Тошно мне, Тома» — и трубку вешает. Я и так, и этак к нему: мол, женись, вышиби клин клином или, хоть и грех такое советовать, отбей Лелечку у Олега. Тем более слух ходил, вроде они плохо живут, ссорятся все время. А он в ответ смеется: «Дура ты, Томка, хоть и старшая сестра. Зачем мне жениться — чужую бабу видеть у себя под боком каждый день? Мне никого, кроме Лельки, не надо, а отбить ее не выйдет: она Олегом дышит, как мы кислородом. Оторви ее от него — задохнется».
«Неужели он это знал? — мелькнуло у Карины в голове. — Понимал с такой точностью, так верно?»…
— Бывает ведь на свете такое, — словно ей в ответ, проговорила Тамара. — Погиб парень, тронулся от своей любви. Вся квартира ее фотографиями увешана, и вот что самое удивительное: поссорится она, бывало, с Олегом, так Вадик это чувствовал. С работы возвращается никакой. «Этот козел, — говорит, — опять над Лелькой измывался». «Откуда ты знаешь?» — спрашиваю. А он: «Знаю. По глазам его вижу, глаза бешеные». Ему бы радоваться, что у них не ладится, а он страдал. А потом вдруг решился, сказал: «Будь что будет, я ей признаюсь. Просто так, безо всяких последствий, чтоб только не молчать больше». Я-то, дура, обрадовалась, думала, откроется он Леле, та его вдруг да пожалеет: сохнет ведь человек по ней, на руках носить будет, ни в жизнь не обидит. Не знала еще тогда, что она в положении.
— И он… сказал ей? — прерывающимся голосом спросила Карина.
— Да. Это было…
— В тот вечер, когда в капелле отмечали Новый год, — быстро подсказала она.
Тамара глянула на нее с удивлением:
— Верно. А ты откуда знаешь? — и тут же, не дождавшись ответа, заговорила снова: — Он ей все сказал, все без утайки. Что это у него давно, что с этим ничего нельзя поделать — борись не борись. А она… — Тамара горько усмехнулась, — она молчала и улыбалась.
— Да, — едва слышно повторила Карина. — Молчала и улыбалась.
Перед ее глазами в деталях встал давний эпизод: украшенный колечками серпантина зал ресторана, музыка, шум. Леля, стоящая в углу, в своем серебристом, длинном платье,
