От волнения Данилов не удержал вазу, которую готовил для цветов, она выскользнула у него из рук и разбилась.
– Какой ты неловкий, Иван, – снова улыбнулась Полина, – оставь, потом соберешь… Знаешь, я чувствую, как жизнь уходит… С каждым днем ее все меньше, я это физически как-то очень остро чувствую… Но это теперь ничего… Бабушка перед смертью часто говорила нам в утешение, что поболеть и пострадать перед смертью полезно. У меня тогда эти слова вызывали ужас, а сейчас вспоминаю их и что-то, как мне кажется, понимаю… А может, я ничего не понимаю, и это бред распадающегося сознания, – она усмехнулась, – извини, Иван, у меня так болит голова…
Полина закусила губы, и Данилов понял, что начинается очередной приступ ничем не заглушаемой боли.
* * *
Зима в этом году случилась затяжная. Март обрушился на город колючими ветрами. Горожане изнемогали, устав от холодов и снега, который шел каждый день и тут же таял – уже никчемный, никому не нужный… Солнца не было вообще, словно его проглотил крокодил.
А перед Пасхой установилась по-настоящему весенняя погода, потеплело, выглянуло солнце. Идя вдвоем с дочерью по городу, Андрей вдруг понял, что наступила весна (это ведь всегда понимаешь как-то внезапно, неожиданно), и осознание этого, казалось бы, такого простого, много раз пережитого факта наполнило его сильной, незамутненной радостью.
Они зашли в парк, присели на лавочку. Андрей жмурился на солнце, словно кот, – хотелось прогреться, наполнить солнцем каждую уставшую за зиму клеточку; ему сделалось так блаженно хорошо, как давно уже не было.
Он повел дочь в собор, где ее когда-то крестили. Сияющее солнцем золото куполов освещало пространство снопом света, таким ярким, что, глядя вверх, Андрей прослезился.
Когда они подходили к храму, к ним подбежали две девочки возраста Марины и, смеясь и поздравляя с праздником, протянули Мусе пасхальные куличи. Андрей смутился, поблагодарил девочек и обрадовался, увидев, что дочь отозвалась на поздравление и улыбается детям осмысленно, тоже радуясь происходящему.
Он подвел Мусю к колоколам – по доброй пасхальной традиции в Светлую седмицу любой желающий мог звонить в колокола. Андрей ударил в колокол, и чистый, сильный, торжественный звон, возвещающий радость воскресения, пробуждения от смерти, поплыл в небо.
Колокольный звон усилился, зазвучал по-новому… Увидев, что стоявшая рядом дочь, вторя ему, звонит в маленький колокол, Андрей понял, что никогда больше не будет одинок.
* * *
В середине апреля спектакль, в котором Маша играла главную роль, получил Гран-при на европейском театральном фестивале. В одночасье Маша стала звездой и получила несколько приглашений из маститых театров. Впрочем, покидать любимый театр она не собиралась (в следующем сезоне было заявлено три спектакля с ее участием). Кроме того, Маше сделали предложение сняться в кино в многосерийной экранизации русской классики в одной из главных ролей.
Татьяна радовалась за свою любимицу. Приехав в апреле в Петербург, она старалась не пропускать ни одного Машиного спектакля, а фестивальную победу сестры отпраздновали в ресторане.
– За тебя, Маруся! За твой заслуженный успех! – Татьяна подняла бокал шампанского. – Все, о чем ты мечтала, сбылось, о тебе говорят, пишут в прессе. Я очень горда тобой! И вот увидишь – то ли еще будет!
Маша грустно улыбнулась:
– Да, успех и слава… А какова цена? Пришло, сбылось, но, как говорил классик, наши мечты сбываются в таком искаженном виде, что мы их не узнаем! Я бы отдала успех и признание за кусочек простого человеческого счастья, пусть даже со слезой….
* * *
Прошлым летом Дженни родила дочь. Когда она спросила Климова, как назвать девочку, у него как-то само вырвалось: «Полиной!» А что? Хорошее русское имя.
Сейчас Полине Климовой девять месяцев, у нее рыжие волосы, голубые льдинки глаз, невозможно длинные ресницы и потрясающее чувство собственного достоинства. Папаша озадачен – дочурка такая мелкая, а уже много о себе понимает. К примеру, сегодня он выдал ей широко распространенное в общении с младенцами агуканье, а Полина Никитична в ответ недовольно зыркнула – дескать, что за глупости, извольте общаться на равных! – и смутила батюшку.
…В комнату вошла Дженни со стаканом сока в руках.
– Что читаешь, Ник?
– Новый русский роман! Мне прислали из России.
– Хороший? – Она взяла книгу в руки.
Климов улыбнулся:
– Да! Его написал мой знакомый, можно даже сказать, почти родственник.
– О чем роман?
– О счастье.
– А что это в твоем понимании? – Дженни глотнула апельсиновый сок.
Климов вздохнул:
– Ну и вопросы, детка!
– Очень русский вопрос!
– Да, наверное! Мои русские друзья любят поговорить на эту тему… И что вы все заладили как попугаи: счастье, счастье! Ну кто вам сказал, что человек создан для него? При этом большинство почему-то понимают счастье как приподнятое настроение! И сколько людей испортили себе жизнь, уверовав, что они непременно должны быть счастливы?! Между прочим, есть вещи поважнее счастья, как я сейчас понимаю…
Он смотрел на нее, улыбаясь, – рыжеволосая Дженни пила оранжевый сок, и по какому-то совпадению футболка на ней была тоже оранжевая. Дженни прильнула губами к его губам – горьковатый апельсиновый вкус… В коляске заворочалась Полина. Дженни подошла к ней, взяла дочь на руки. Полина уставилась на отца. Климов вновь удивился – какой у нее серьезный, испытующий, совсем не молочный взгляд.
– Так что для тебя счастье, Ник? – снова спросила Дженни.
Он пожал плечами и потянулся за сигаретами:
– Пожалуй, теперь и не знаю. Мое представление о счастье менялось вместе со мной. Сейчас я знаю только, что рано или поздно каждый из нас станет «непоправимо несчастным».
– Мысль не нова! Это Шестов! – В устах Дженни русская фамилия звучала довольно забавно. – Ну а ты, Ник? В твоей жизни этот момент уже наступил?
– Нет, – усмехнулся он. – Мне пока дали отсрочку!
– Неужели все так печально?
– Смотря как к этому относиться.
– Ник, ты опять собираешься в Россию? – В глазах грусть, губы дрожат – вот-вот заплачет. – Не хочешь взять меня с собой?
– Не сейчас… В следующий раз. – Он отвернулся.
– Не уезжай! Прошу тебя! – Она расплакалась.
Климов вздохнул – опять слезы! И кажется, Дженни начинает заявлять о своих правах.
– Женька, перестань, прошу тебя. Я должен ехать.
– Все русские такие жестокие? – Она размахнулась и закатила ему пощечину.
Климов поцеловал ее руку:
– Не глупи. Я скоро вернусь. Обещаю.
