– А как выглядела маленькая Кэт Дэлани?
– Очень тоненькая, с рыжими волосами.
– А кроме этого?
Кэт взяла свой нож и принялась водить его зазубренным острием по квадратикам клеенки.
– Это не очень-то приятная история.
– Не думаю, что она может испортить мне аппетит.
– Не будь таким самоуверенным, – ответила Кэт с легким смешком. Она начала с того, что рассказала ему о своей болезни. – Я вылечилась от рака, но в течение года-двух была очень слабенькой. Однажды я почувствовала такую слабость, что школьная медсестра предложила отвести меня домой. Машина моего отца стояла перед домом, что для этого времени дня было необычно. Я вошла…
Официантка подала им салат.
– Я вошла через заднюю дверь, ожидая увидеть маму и папу в кухне. Но в доме было очень тихо. Позже я вспомнила об этой необычной тишине, но тогда не придала ей особого значения и принялась искать своих родителей. – Кровь застучала у нее в висках, когда она мысленно следовала по дому за болезненно худенькой девочкой с непокорными рыжими волосами и торчащими из широких шортов бледными худыми ногами в новеньких синих кроссовках, в которых она могла бесшумно ходить по коридору, где со стен на нее смотрели ее детские рисунки в дешевых рамках. – Они были в своей спальне.
Алекс заскрипел стулом. Не отрывая глаз от клетчатого рисунка на клеенке, Кэт чувствовала, что он оперся локтями о стол и наклонился вперед. Она долго и сосредоточенно водила острием ножа по одной из сторон синего квадрата, словно ребенок, не умеющий закрасить картинку точно по линии рисунка.
– Мои родители лежали в кровати. Я решила, что они легли отдохнуть, хотя день был не воскресный. И только спустя несколько секунд я поняла, что означали красные пятна на постельном белье. Меня охватил ужас, я в панике бросилась к соседям, отчаянно крича, что с моими родителями случилось что-то страшное.
– О Господи, – прошептал Алекс. – И что это было? Ограбление?
Кэт бросила нож на стол.
– Нет. Папа застрелил и себя, и маму. В голову. Она посмотрела на него с тем же вызовом, с каким когда-то встречала инспекторов по делам несовершеннолетних, готовая дать отпор любым проявлениям жалости. – Следующие восемь лет я провела в различных приемных домах, пока не повзрослела настолько, что стала сама отвечать за себя.
– И что ты делала?
– Когда?
– Когда закончила школу? Где ты работала?
– Твой салат станет невкусным.
– Продолжай. – Он подцепил вилкой листок латука, с которого капал соус из пахты, но не положил его в рот, пока она снова не заговорила.
– После школы я получила место машинистки на большой производственной фирме. Но я не могла выдвинуться. Повышения по службе давались за выслугу лет, а не за квалификацию. Это было столь же несправедливо, как и система приемных домов.
– А что в ней было не правильного?
– А что правильного? – Кэт положила на стол свою вилку и замахала перед собой руками, как будто стирая только что сказанное. – Нет, неверно. Слишком большое обобщение. Большинство приемных родителей многим жертвуют и много дают своим приемным детям. В реформировании нуждаются не они, а сама концепция приемных домов.
– Но ведь это лучше, чем помещать детей в сиротские приюты.
– Знаю. – Решив, что съела достаточно салата, она отодвинула тарелку в сторону. – Но приемный дом – вещь временная, и ребенок, особенно ребенок постарше, прекрасно это понимает. Это действительно похоже на дом, и это хорошо. Но это не твой дом. Тебе позволяют здесь жить, но недолго. Ты просто гостишь, пока не станешь слишком взрослым, или не сделаешь что-нибудь плохое, или не изменятся обстоятельства, и тогда тебя переведут куда-то еще. Ты начинаешь осознавать то, что лежит в основе этой системы:
«Никто не любит тебя настолько, чтобы хотеть оставить у себя навсегда». И скоро ты начинаешь думать, что недостоин любви, и начинаешь жить так, чтобы оправдать самые худшие ожидания окружающих – и реальные, и мнимые. «Вы думаете, меня нельзя любить? Ну так получайте же!» В качестве защитного механизма ты лишаешь себя малейших шансов на счастье и начинаешь отталкивать от себя людей прежде, чем они успеют оттолкнуть тебя.
– Это рассуждения взрослого человека.
– Ты прав. Когда я сама была частью этой системы, то не понимала, что собственными руками делаю себе хуже. Я была просто одинокой маленькой девочкой, которая не чувствовала себя достаточно любимым и желанным ребенком и которая готова была сделать все, чтобы привлечь к себе внимание. – Кэт невесело рассмеялась. – Я действительно выкидывала фортели. Мне было ужасно неприятно чувствовать себя объектом чьей-то благотворительности. – Ее брови нахмурились. – К тому же есть люди – возможно, у них самые лучшие побуждения, – которые даже понятия не имеют о воспитании детей. Спешу добавить, что это относится не только к приемным, но и к настоящим родителям. Они даже не представляют себе, что зачастую наносят детям колоссальный эмоциональный урон. Одно неосторожное слово, взгляд, даже упорное нежелание пересмотреть раз и навсегда утвердившееся мнение – все это может унизить ребячье достоинство, разрушить мнение ребенка о самом себе. Люди, у которых и в мыслях не было наказывать своих детей, причиняют детской душе неимоверные страдания.
– Например?
– О, на эту тему я могу говорить часами и рискую тебе надоесть.
– Мне нисколько не надоело.
Кэт подозрительно посмотрела на Алекса.
– Ты делаешь мысленные пометки, не так ли? Все, что я говорю, появится в каком-нибудь романе, верно? «Злоключения Кэт Дэлани». Поверь мне, Алекс, истина гораздо непригляднее всего, что ты можешь себе вообразить.
– Я знаю это со времен службы в полиции. Но это между нами.
– Вспоминаю одно Рождество, – продолжила Кэт после минутного размышления. – Мне было тринадцать лет, и к этому времени я уже понимала, как устроена эта система. Я знала, что никогда не следует ожидать слишком многого. Но в том же самом доме жила другая приемная девочка, еще маленькая, ей не было и семи. У этой семейной пары была также и родная дочь того же возраста. Обе девчушки хотели, чтобы на Рождество им подарили кукол Барби. Они только об этом и могли говорить. Чтобы заслужить милость Санта Клауса, они выполняли все свои обязанности по дому, вовремя ложились спать, безропотно съедали все, что им давали. И вот рождественским утром родная дочка развернула сверток из дорогого универмага: там лежала ее любимая кукла во всем своем великолепии. Ей досталась настоящая Барби, в розовом нарядном платье и таких же туфельках на высоких каблуках. Приемная же дочь получила довольна посредственную имитацию, не идущую ни в какое сравнение с фирменной куклой. Девочке как будто сказали, что она недостаточно хороша для настоящей вещи, что она не дотягивает до желанного подарка. Так считает сам Санта Клаус.
