Своими соображениями Банников поделился с Лысенко, и напарник план действий одобрил. Одобрило его и начальство в лице подполковника Степана Варфоломеича с милой кличкой Бармалей. Одобрил его, наконец, и сам Коля Банников, прикидывая расклад то так, то этак. Получалось вроде бы со всех сторон верно. И третий человек как будто и не нужен был. Но какой-то мелкий червячок настойчиво грыз где-то глубоко внутри, доказывая, что третий завтра был бы совсем не лишний.
* * *
Двести граммов и триста граммов! Полкило кокса! Ёпсель-мопсель! Муха полуприкрыл веки, едва вслушиваясь в то, что уже по третьему кругу талдычил ему Рома. Полкило! Это ж насколько хватит! А если… Да, дурак он будет, если не пустит кокс в оборот. Забодяжить кокс чем-нибудь — у Юшко кокс всегда хороший, чистый, где только берет! — забодяжить его хотя бы один к одному, это ж сколько выйдет? Кило? Мама родная! Вот привалило так привалило. А он за пенталгином шел! Забодяжить… да хоть бы детской присыпкой! Хорошая вещь — детская присыпка, совсем безвредная. Муха вспомнил, как один идиот размешал кокс пополам с алебастром и как у его покупателей в носу гипс образовался. Это ж надо такую дурость — с алебастром. Он, Муха, куда умнее. Детская присыпка — и пожалуйста. Килограмм! Развесить на дозы, толкануть — это ж как подняться можно?! Будет, будет у него все — и машина не хуже, чем у этого Юшко, и квартира, где ему досталась от тетки комната в одной из немногих оставшихся в их доме коммуналок, которую он выкупит в свое единоличное пользование. Сделает ремонт, жратвы накупит, чтобы не шастать по ночам по чужим шкафчикам, — холодильники в общей кухне уже давно никто не держал. И не макаронами пустыми будет питаться, не киселем в брикетах столетним, изъеденным по краям прусаками, — нет… И цепочку сеструхе купит, швырнет зятю в толстую харю — на, подавись!
— Так ты понял, что бить только сверху? — озабоченно спросил Юшко, наблюдая за отрешенно-мечтательным выражением мухинского лица.
Только и всего, что прибить какую-то там бабу. Кило кокса!
— Да понял я. А чем бить-то? — вынырнул наконец на поверхность Муха.
Юшко достал с заднего сиденья рюкзак и извлек из него обмотанный эластичным бинтом молоток.
— Вот этим.
— Этим? — Муха с сомнением повертел молоток в руках. — А ты уверен, что она отрубится?
— Уверен, уверен. Проверял. — Юшко мрачно кивнул. Мероприятие с участием Мухи на мгновение показалось ему сомнительным, но при виде обмотанного бинтом молотка опять, как и утром, подкатила тошнота. В конце концов, они с Мухой ходили когда-то вместе качать железо, он и сейчас не хиляк какой-нибудь слабосильный, частенько нанимается грузчиком, да и роста они практически одного.
— И вот этим ее уколешь. — Он достал маленький шприц в прозрачном футляре.
— А что за ширево? — живо поинтересовался Муха.
— Ширнешься — на тот свет сразу отправишься, — пообещал Юшко.
— По вене пустить или как? — спросил Муха, опасливо пряча футляр во внутренний карман видавшей виды куртки.
— Все равно.
— Ага, понял.
— Так, давай еще раз, — быстро взглянув на часы, потребовал Юшко. — Все сначала. Твои действия?
— Так, звоню в дверь, она типа открывает, — обстоятельно начал Муха, — бью, значит, ее по голове…
— Не в висок!
— Да ясен красен! Не в висок!
— Дальше.
— Волоку в ванную…
— Дверь на лестницу закрываешь!
— Да понятно, что закрываю! Не бзди, Рома, все сделаю путем. Да, закрываю дверь, волоку эту блядь в ванную, ширяю ей эту штуку, пускаю воду…
— Раздеть ее не забудь.
— Раздеть — с большим удовольствием. А может, ее… это? Употребить?
— Я за что тебе плачу? — внезапно зло прошипел Юшко. — Чтобы ты самодеятельностью занимался?
— Не хочешь, не надо, — тут же покладисто согласился с работодателем Мухин. — Мне и самому с трупаком не захочется, — заявил он и продолжил: — Значит, пускаю воду на всю катушку и сваливаю по-тихому…
— Перчатки не забудь.
— Перчатки? — Муха с сомнением посмотрел на свои грязные лапы. — Нет у меня никаких перчаток…
— На, возьми. — Юшко достал дорогие лайковые перчатки и протянул Мухе. Перчаток было жаль, но что поделаешь, если у этого дебила даже перчаток нет.
— А кокс? Сразу отдашь? — Мухин снова вернулся к вожделенному порошку.
— Сразу. Потом поедем ко мне и отдам остальное. Но чтобы все было чисто. Понял?
— Слушай, когда я тебя подводил? — солидно спросил Мухин, засовывая перчатки в карман.
Юшко на секунду задумался. Действительно, на Виталика Мухина можно было положиться. Несколько раз он давал ему поручения — то за дамочкой последить, то съездить кое-куда — и Мухин все выполнял аккуратно и точно. Стимул у него был мощнейший — кокаин.
— Слушай, а чего я ей скажу? — вдруг спросил Муха, и на его лице отразилось недоумение. — Чего я приперся? Как она мне дверь откроет?
Действительно, три раза все повторили, а вот о том, что он скажет, как-то не подумали. Да, Виталик Мухин и в самом деле не все мозги прококаинил.
— Телеграмма? — предположил Юшко нерешительно.
— Лучше скажу, что трубу прорвало, — предложил Муха. — Дом старый, такое все время случается. Лады?
— Лады… — Кроме телеграммы, ему почему-то больше ничего не приходило в голову. — Ладно, скажешь, что заливает. Потом спустишься и пойдешь не спеша. Не спеша, понял?
— Ты здесь будешь стоять? — поинтересовался Мухин.
— Здесь. — Юшко снова посмотрел на часы. Была уже почти половина девятого. — Пора, — скомандовал он.
* * *
Первая машина наружного наблюдения прибыла на место уже в четверть девятого и остановилась метрах в двадцати, у детской площадки, откуда прекрасно просматривался подъезд. Забрызганную грязью «девятку» невнятного синего цвета маскировали также мусорный бак и большой фургон с надписью «Салтовский хлебозавод», который подъехал несколькими минутами раньше.
Двор был по-воскресному тих — большинство жильцов еще нежились в своих постелях. Собачники же к этому часу уже выгуляли своих питомцев и ушли, потому как для собачников, привыкших подниматься что в воскресенье, что в понедельник в шесть утра, день начинался всегда одинаково. В фургоне Салтовского хлебозавода находилось трое — техник прослушки, Лысенко и старлей Бухин. Бухину здесь находиться было совершенно необязательно, но он желал увидеть все собственными глазами. Объект должен был появиться в девять.
— Когда ж он приедет, красавец наш? — спросил Лысенко и взглянул на часы.
Бухин тоже посмотрел на часы и ответил:
