весь на просвет. Но чертово отчаяние достигает своего апогея: я так хочу найти Нану живой, что готов ухватиться за любую соломинку.
— Сава, время! — напоминает Федя, но я всё никак не могу уйти: в сотый раз обхожу каждую комнату, выглядываю в окна, стучу по перекрытиям в просторном холле. А потом, навалившись спиной на обгоревшую стену, медленно сползаю на грязный пол. Зажав голову, закрываю глаза и тихо повторяю: “Нана”. Знаю, что она не услышит, но иначе просто не умею: звать ее по имени шепотом, когда на душе сгущаются тучи, — моя привычка еще с детства.
— Черт тебя подери, Ветер! — фигура Грачева снова вырастает на пороге. Он ворчит, пытается достучаться до меня, не скупясь на выражения, и со всей дури подпинывает какую-то головёшку. Та с грохотом падает в паре метров от меня, сбоку от лестницы. Смотрю на нее отрешенно и, честно, не знаю, что делать дальше, куда идти, где искать мою девочку: мысли как отрезало, а что-то внутри меня трещит и ни в какую из этого места не отпускает.
— Десять минут, Ветер! А потом бери себя на хрен в руки! — прекращает греметь Федя и, наконец, дает мне время собраться с силами. — Жду тебя в машине.
Не знаю, сколько я так сижу: минуту, две, пять. Время в стенах этого странного здания течет в каком-то своем заторможенном ритме. Я продолжаю разглядывать обожжённую дощечку и в голове прокручивать непонятные слова моей девочки, пока чуть поодаль не замечаю скомканный листок бумаги. Маленький, невзрачный, но в отличие от всего в этом месте — сухой и чистый.
— Она здесь! — ору как резаный, когда, развернув клочок бумаги, обнаруживаю талончик на вчерашнее число в регистратуру городской стоматологии. — Здесь!
Но Федя списывает мои крики на очередную истерику и, уцепившись за руль, понуро качает головой - не верит! Да я и сам ни черта не верю, но вот оно доказательство — скомкано в моих руках.
Я по новой оббега́ю каждый закоулок. Вопреки предупреждениям Феди, поднимаюсь на второй этаж. Тот кажется просторнее, но я списываю это на массивную лестницу, раскинувшуюся по центру первого. И только когда спускаюсь, вспоминаю про небольшую каморку под ней. Заваленная всяким хламом она показалась мне настолько маленькой, что я сразу списал ее со счетов. Теперь же, вооружившись мобильным фонариком, понимаю, что зря.
— Федя! — голос срывается в хрип от волнения. — Тут дверь, слышишь?
Не дожидаясь ответа, я дергаю ту за ручку. Дверь поддается, но с треском, словно что-то удерживает ее с обратной стороны. Тяну сильнее. Слышу, как это что-то падает и с металлическим грохотом катится куда-то вниз.
— Тут есть лестница! — задыхаясь от волнения, кричу Феде, а сам, подсвечивая себе дорогу фонариком, спешу спуститься.
Цокольный этаж здания разительно отличается от верхушки. Здесь темно. Очень. Совершенно нет окон и воздух до тошноты спертый. Наверно, в былые времена эту проблему решали кондиционеры и хорошее освещение, но сейчас запах гари, смешанный с подвальной вонью и чем-то еще до боли знакомым, настолько силен и омерзителен, что с ходу начинает щипать глаза. Воздуха не хватает, а всякий хлам под ногами, так и норовит лишить равновесия. Но это все неважно! Главное, найти мою девочку!
— Нана! — я снова рву горло, а потом замедляю шаг, чтобы наверняка услышать ответ.
— Нана! — мне кажется, или там, вдалеке, что-то брякает.
— Нана! — запинаясь о наваленные на полу обуглившиеся вещи, несусь на звук и в какой-то момент забываю про осторожность. Да что там! Я забываю обо всем, когда за одной из металлических дверей нахожу Марьяну.
Прикованная к стулу, она сидит, вся скукожившись от боли и холода, по центру небольшого помещения и с ужасом смотрит на меня. Взгляд потерянный, запуганный, пустой. И чем ближе я подхожу, тем больше слез скапливается в уголках любимых глаз.
— Нана! — слетает на выдохе, полное необъятной радости и щемящей боли. Я наконец могу вздохнуть всей грудью, осознавая, что моя девочка жива: я успел, нашел, спасу! Но в то же время мне хочется выть от увиденного. Я не солгу, если скажу: эта ночь была самой страшной в жизни моей Наны. Ее лицо все черное, то ли от сажи, то ли от грязи — в темноте толком не разобрать. На щеках блестят слезы, а губы со следами запекшейся на них крови нервно дрожат.
— Нана! — в ушах грохочет от ярости и желания размазать по стенке того ублюдка, что сотворил все это с моей девочкой.
Едва не выронив из рук мобильный, срываюсь с места и подлетаю ближе. Губами собираю с ее лица слезы, обещаю, что все будет хорошо, и пытаюсь распутать веревки за ее спиной. Но куда там! Слишком темно, да и узлы тугие, а пальцы, как назло, ни хрена не слушаются.
— Сейчас! Сейчас! Потерпи еще немного! — ладонью приглаживаю спутанные волосы, горячим дыханием пытаюсь согреть заледеневшие пальцы родных рук. Где там Грачев, когда он так нужен?
— Сава, — одними губами, едва уловимо бормочет в ответ Нана и мотает головой. Ее голос осип от бесконечных слез и спертого воздуха. Он дрожит, как и она вся. Срывается. Но Марьяна продолжает бормотать:
— Уходи, Сава! Это ловушка!
Но я не слышу! Скользнув губами по любимой щеке, ощущаю во рту металлический привкус, и окончательно схожу с ума. Плевать на последствия — сейчас я готов убить ублюдка голыми руками!
— Не бойся, милая! Все позади! — пытаюсь успокоить Марьяну, а сам продолжаю распутывать узлы. Чертова веревка медленно, но все же поддается!
— Убирайся, Ветров! — слезно хрипит Нана, отчаянно дергаясь в моих руках. — Он убьет тебя! Пока не поздно! Уходи!
Глупая! Неужели она думает, что я ее брошу? Никогда!
— Еще немного, моя хорошая! — в кровь сдирая пальцы, ослабляю веревочные путы. Но стоит последнему узлу кануть в Лету, как что-то с грохотом бухает неподалеку. Марьяна вздрагивает всем телом, предчувствуя беду, а я списываю шум на неуклюжесть Грачева и помогаю Марьяне встать. Но дойти до выхода из каморки мы не успеваем.
Зловещую темноту разрывает гомерический хохот, а следом на пороге появляется Булатов. Мне никогда не приходилось пересекаться с ним лично, но пока мы с Федей мчали по трассе, я вдоволь успел насмотреться на рожу бывшего губернатора, мысленно выбивая ему один зуб за
