— Обязательно. Но пока посижу тут.
— Хорошо, — согласился отец.
Она глянула на пластиковый мешок капельницы. Джона уже спрашивал о нем, но в отличие от брата Ронни знала, что никакое лекарство не облегчит состояние отца.
— Очень болит? — спросила она.
Прежде чем ответить, отец помедлил:
— Нет. Не слишком.
— Но все же больно?
Отец покачал головой.
— Солнышко...
— Я хочу знать. А до того как ты попал в больницу, болело? Скажи мне правду, пожалуйста.
Отец почесал грудь.
— Да.
— И как долго?
— Я не знаю, о чем ты.
— Я хочу знать, когда начались боли.
Ронни нагнулась над отцом, почти вынуждая встретиться с ней взглядом.
Стив снова покачал головой:
— Не важно. Сейчас мне лучше. И доктора знают, чем мне помочь.
— Пожалуйста, скажи, когда начались боли, — попросила Ронни.
Он взглянул на их крепко сцепленные руки.
— Не знаю. В марте или в апреле. Но не каждый день...
— И что ты тогда делал? — настойчиво продолжала она, желая узнать правду.
— Ну... тогда все было не так страшно.
— Но все равно больно?
— Да.
— Что же ты делал?
— Да не помню, — запротестовал он. — Я пытался не думать об этом и сосредоточиться на других вещах.
Она ощутила, как напряглись ее плечи. Страшно подумать, что он сейчас скажет! Но ей необходимо знать.
— На чем же ты сосредоточился?
Отец свободной рукой разгладил морщинку на простыне.
— Почему это так важно для тебя?
— Хочу знать: игра на пианино — это способ сосредоточиться на других вещах?
Еще не договорив, она поняла, как была права.
— Я видела, как ты играл в ту ночь в церкви. У тебя тогда тоже приступ начался. А Джона сказал, что, как только привезли пианино, ты постоянно прокрадывался в церковь.
— Милая...
— Помнишь, ты сказал, что от игры на пианино тебе становится легче?
Отец попытался кивнуть. Он знал, что за этим последует. И Ронни понимала, что отвечать ему не слишком хочется.
— Хочешь сказать, что тогда боль немного отступала? И пожалуйста, скажи правду. Если солжешь, я сразу догадаюсь.
На этот раз Ронни с пути не собьешь.
Отец на мгновение закрыл глаза.
— Да.
— И все равно спрятал пианино за перегородкой?
— Да, — повторил он.
После этого ее самообладание, которого и так было мало, дало трещину. Нижняя челюсть задрожала, из глаз полились слезы. Ронни опустила голову на грудь отца и заплакала. Отец погладил ее по волосам.
— Не плачь, — попросил он. — Пожалуйста, не плачь...
Но она ничего не могла с собой поделать. Воспоминания о том, как она вела себя с отцом, что ему пришлось вытерпеть, лишали ее сил.
— О, папочка...
— Нет, малышка, пожалуйста, успокойся. Тогда все было не так и плохо. Я думал, что справлюсь. И вроде бы справлялся.
Он коснулся пальцем ее щеки. Она подняла голову, взглянула в его глаза, и то, что увидела в них, едва не разбило ей сердце. Она поспешно отвела глаза.
— Тогда я справлялся, — повторил он, и Ронни ему поверила. — Честное слово. Болело, но я думал не только об этом, поэтому всегда мог уйти от боли. Работал вместе с Джоной над витражом, просто наслаждался летом, о котором мечтал, когда просил твою ма позволить вам приехать.
Его слова жгли огнем. Она не имеет права на такое всепрощение!
— Прости меня, папочка...
— Взгляни на меня, — попросил он, но она не могла. Однако его голос был мягким, но настойчивым.
Ронни неохотно подняла голову.
— Я провел лучшее лето в жизни, — прошептал он. — Наблюдал, как ты спасаешь черепашек, видел, как ты влюбляешься, пусть даже это долго не продлится. И главное, у меня был шанс узнать тебя. Молодую женщину, а не девочку. И не могу тебе сказать, сколько радости это мне дало. И сил, чтобы прожить эти месяцы.
Ронни понимала искренность его слов, отчего ей было только хуже. Она уже хотела что-то сказать, когда в комнату ворвался Джона.
— Смотрите, что я нашел! — закричал он, размахивая банкой спрайта.
Позади Джоны стояла мать.
— Привет, солнышко, — кивнула та.
Ронни вопросительно посмотрела на отца.
Я должен был ей сказать, — пояснил он.
— Как ты? — спросила мать.
— Я в порядке, Ким.
Мать восприняла это как предложение войти.
— Думаю, нам всем нужно поговорить, — объявила она.
Наутро Ронни приняла очень важное решение и стала ждать мать.
— Ты уже собралась?
Она окинула мать спокойным, но решительным взглядом.
— Я не еду с тобой в Нью-Йорк.
Ким уперла руки в бока.
— Я думала, мы это уже обсудили.
— Нет, — бесстрастно заметила Ронни. — Ты обсудила. Но я не еду с тобой.
Мать не придала значения словам дочери.
— Что за чушь! Конечно, ты едешь домой.
— Я не вернусь в Нью-Йорк, — повторила Ронни, не повышая голоса.
— Ронни...
Она покачала головой, сознавая, что в жизни не была более серьезной.
— Я остаюсь, и больше мы об этом не говорим. Мне уже восемнадцать, и ты не можешь заставить меня ехать. Я взрослый человек и могу делать что пожелаю.
Мать нерешительно переступила с ноги на ногу.
— Ты... — наконец выдавила она, обводя взглядом комнату и пытаясь говорить как можно убедительнее, — не можешь брать на себя такую ответственность.
Ронни шагнула к ней.
— Не могу? А кто о нем позаботится?
— Мы с твоим отцом говорили об этом...
— О, ты имеешь в виду пастора Харриса? — усмехнулась Ронни. — Можно подумать, он позаботится о па, если тот лишится сознания или снова начнет харкать кровью! Пастор Харрис просто физически на это не способен!
— Ронни... — снова начала мать.
Ронни воздела руки к небу. Никакие уговоры не подействуют: ее решимость только росла.
— Если ты до сих пор зла на него, это еще не значит, что я тоже должна злиться. Я знаю, что сделал па, и мне очень жаль, что он тебя ранил, но это мой отец. Он болен, нуждается в моей помощи, и я буду здесь, потому что ему плохо. Плевать мне, что у него был роман. Плевать, что он нас оставил. Но он мне небезразличен.
Похоже, она впервые застала мать врасплох.
— Что твой па говорил насчет этого? — очень тихо спросила она наконец.
Ронни хотела запротестовать, объяснить, что все это не имеет значения, но что-то помешало. Лицо матери стало таким странным... почти виноватым. Словно... словно...
Она с ужасом уставилась на мать. Кажется, ее осенило.
— Это не у па был роман. У тебя, — медленно выговорила она.
Мать не шевельнулась, только потрясенно ахнула. Реальность обрушилась на Ронни словно удар в челюсть.
