Димка резко оборвал гитарный перебор, соскочил со сцены, сунул инструмент оторопевшему Тимофею и крепко схватил Катю за руку:
— Бежим отсюда, Катюха. Ну их всех!
И они, даже не дожидаясь аплодисментов, вдвоем рванули за угол, оставив с носом ничего не понимающую, не привыкшую к такому отношению съемочную группу.
Журналистка от досады изрекла нечто многоэтажное, почище Антонины Поляковой, что ни в коем случае не могло быть пропущено в эфир.
Схватив с ближайшего стола бутылку «Столичной», эта элегантная деловая дама стала взахлеб, большими глотками, пить прямо из горлышка, как колодезную воду. А потом закусила селедочными молоками, подцепив их с блюда длинными наманикюренными ногтями.
В первой же подворотне, едва шум проводов остался позади, Дмитрий рывком прижал Катю к себе и начал целовать ее жадно, яростно, раня губы зубами, чего никогда не позволял себе прежде.
Она испуганно вскрикивала, не в силах решить, нужно ли ей отстраняться или следует подчиниться.
Ей хотелось спросить, что с ним, отчего в нем вдруг случилась такая перемена, но парень не давал ей возможности произнести ни словечка.
Мгновенным движением выдернул он кверху, к самым Катиным подмышкам, край белой блузки, заправленной в строгую школьную юбочку.
Сильно, больно, бесцеремонно и бесстыдно сжал сильными пальцами маленькие и нежные девичьи грудки.
Потом неожиданно сделал Кате подсечку, точно они были борцами и сражались на татами, и стал, едва поддерживая под спину, валить ее прямо на пыльный асфальт.
Девушка, чтобы хоть как-то смягчить падение, выставила назад острые локотки и содрала с них кожу.
Свободную руку он сунул под ее узкую юбочку, сдавил бедро, высоко, возле самых трусиков. Потом его пальцы двинулись еще выше, в самую запретную область…
Но тут совсем рядом раздалось веселое тявканье, и два резвых пуделька, черный и белый, вынырнув из-за кустов жасмина, с любопытством, наперегонки, подбежали к ним.
Черный ткнулся мокрым носом в оголенный Катин бок, белый принялся дружелюбно облизывать Димин выбритый висок.
— Дуся! Пуся! Где вас черти носят? — послышался зычный женский голос из глубины двора. — Ко мне, поганки! Вот я вас, на строгий поводок! Будете знать, как удирать!
Оба пуделька радостно взвизгнули, уверенные, что никакой «строгач» на самом деле им не грозит, и стремглав понеслись обратно, к хозяйке, напролом через кусты.
Все это Дмитрия отрезвило.
Он ослабил хватку, оттолкнул девчонку и, скрючившись, уселся на край тротуара, тяжело и хрипло дыша. Потом схватился за голову и, спрятав лицо, простонал:
— Извини, Катюха. Ммм, какой я подлец. Ты… заправься. И… это… подальше отойди.
Но она не отошла, а, наоборот, подсела к нему почти вплотную. Едва ли не впервые в жизни ослушалась.
— Ты никакой не подлец, Димочка, — прошептала она, быстро оправившись от испуга и проникшись к нему состраданием. Ей уже хотелось утешить и оправдать его, ведь ее любимый не мог, ну просто никак не мог желать ей зла. — Ты лучше всех на свете.
— Ч-черт! Тогда я сам отодвинусь, — произнес он почти злобно и отсел на полметра.
Но она вновь придвинулась.
— Ты что, совсем дура, не понимаешь? — прошипел парень. — Ведь я хочу тебя, хочу! Дико! И всегда хотел. Эти наши посиделки на качелях… ежедневная пытка. Ты меня лучше не дразни.
— Я разве дразню? Я…
— Смотри, — пригрозил он, — второй раз мне не сдержаться. Я не железный. Возьму тебя силой, прямо здесь.
«Бедный… Если б я знала раньше! Но он молчал, всегда молчал, мой благородный Демон…»
Катя выдохнула:
— Если хочешь — возьми. Только… лучше не силой. И лучше не здесь. Тут люди ходят.
— Что?! — Теперь уже Дмитрий перепугался, вскочил на ноги, в панике глядя на девушку сверху вниз. — Ты что городишь? Ты сама себя послушай!
— Но ты же хочешь…
— Даже не думай! Ты несовершеннолетняя!
— Какая разница? — абсолютно искренне и по-детски невинно спросила она.
— Ничего себе, какая разница! У тебя даже паспорта еще нет!
И вдруг Катя рассмеялась — беззаботно, легко:
— А тебе что, для этого разве нужен паспорт? Свидетельство о рождении никак не годится?
Тут уж и парень засмеялся в ответ. Екатерина интуитивно, сама того не желая, сумела разрядить обстановку. Напряжение растаяло, и вновь им стало легко вдвоем.
— Пошли на Волгу, погуляем, восьмиклассница моя, — предложил Дима уже своим обычным тоном. — Проветрим у реки мою глупую лысую башку. А то у меня совсем мозга за мозгу зашла, соображать перестал.
Он подал ей руку, помогая подняться:
— Давай косичку переплету, а то я тебя растрепал совсем, придурок.
— Нет, не нужно, — твердо возразила она. — Наоборот: лучше сделаем вот так.
Катя сдернула с конца косы красную эластичную резиночку и в несколько легких движений расплела волосы.
Они рассыпались по плечам, по груди, по спине, заслоняя неряшливо болтающуюся, помятую блузку. Они струились водяной рябью и в свете заката казались розоватыми.
И щеки у Кати зарделись, словно она пользовалась румянами. И губы, слегка припухшие после Димкиной атаки, были алыми-алыми. Вызывающе яркими.
И на него опять накатила волна недозволенного желания.
— Катюха, у меня голова кружится от тебя, — с трудом выдавил Дмитрий. — Ты что, нарочно меня… соблазняешь?
Она ответила вопросом на вопрос:
— Так куда мы пойдем?
И он сдался:
— Ко мне.
— А мать?
— Они с отчимом наверняка дрыхнут. После бурных возлияний.
— Не надо так про свою маму, — жалобно попросила она. — Не дрыхнут, а спят. Ну, выпили. Сегодня день особенный, можно… Это ведь твои родные люди…
— Все. Хватит нотаций. Или идем быстрей, или скройся с глаз моих, не мучай.
— Нет, я не хочу от тебя скрываться. Никогда. Пошли.
Квартира у Поляковых была однокомнатная. Зимой Дима, чтобы не наблюдать личной жизни матери и отчима, спал в кухне. Летом — на остекленном балконе, занавешенном со всех сторон пожелтевшим от времени тюлем.
Антонина Матвеевна уже несколько лет копила деньги, но, к Диминому неудовольствию, не на обмен с доплатой, а на дачу: матери хотелось быть летом «поближе к земле», да еще иметь «прикормки» от собственного огородика.
Так что друзей Дмитрий к себе в дом практически никогда не приглашал: стеснялся. Ему казалось, что их более чем скромное жилище, в котором к тому же у него нет даже собственного угла и негде уединиться, не соответствует блеску и размаху его «звездной» личности.
