Так что друзей Дмитрий к себе в дом практически никогда не приглашал: стеснялся. Ему казалось, что их более чем скромное жилище, в котором к тому же у него нет даже собственного угла и негде уединиться, не соответствует блеску и размаху его «звездной» личности.
Исключение составлял Тимоха, который обитал на той же лестничной клетке, в такой же тесной, хоть и двухкомнатной квартирке. Тут уж никуда было не деться: все равно родители общались. То за солью или луковицей друг к другу заглянут, то просто так, поболтать по-соседски.
Но и с Тимофеем Дима всегда старался переговорить по-быстрому прямо в прихожей, прикрыв дверь в «зал» — дурацкое мамино выражение! — и поскорее выпроводить приятеля или отправиться куда-нибудь вместе с ним.
А о том, чтобы пригласить к себе девушку, не могло быть и речи. Ну как можно признаться, что он спит на раскладушке! Такой конфуз! Такой компромат!
Даже Катюша, хоть и знала Дмитрия с детства, не бывала тут никогда. Она не приставала к нему с вопросами, не напрашивалась. Чутьем угадывала, что ему это будет неприятно, хотя и не понимала почему.
И вот Дима, впервые в жизни, отпер перед нею обшарпанную дверь и впустил девушку в узкий темный коридор, заставленный старыми вещами.
Он никогда не брался ничего отремонтировать в доме, не видел в этом смысла. Как ни подновляй — все равно убожество. Дима не терпел полумер, его принципом было «все — или ничего!».
Вот когда-нибудь… когда-нибудь у него будут и роскошная квартира, и вилла, и собственный автомобиль — причем, разумеется, не какая-нибудь там презренная «Ока», а престижная сверкающая иномарка.
— Входи, Катюха, — сказал он сдавленно. — Только осторожно, не ударься. И по сторонам старайся не смотреть, тут кругом бардак.
— Я даже глаза закрою! — с готовностью отозвалась она и, конечно же, сразу ударилась о ножную швейную машинку.
— Эх, Тюха несклепистая! — Сквозь иронию в его голосе пробивалась нежность. — Давай руку.
Не зажигая света, он повел ее к дверям «зала», откуда раздавался двухголосый храп старших.
Комната была освещена пурпурными лучами заката, и Катя прошептала:
— Как у вас хорошо! Красиво так…
— Ты ж обещала глаза закрыть! — сердито буркнул Дмитрий, понимая, однако, что она не кривит душой. Ей не могло не понравиться его жилище. — И вообще, тсс! Мы не на экскурсии. Тут дрых… тут люди спят.
Они вышли на балкон, словно охваченный пожаром. Закат полыхал бешено, неистово. Казалось, все небо тлеет, как огромная головня в догорающем костре. Протяни руку за поручни балкона — и обожжешься.
Но они протянули руки не туда, а друг дружке навстречу. И все равно обожглись. Отпрянули в противоположные стороны. А потом начали сходиться вновь — медленно, осторожно, точно противники на дуэли.
И вот уже Катя уткнулась носом в Димину грудь.
И вот он уже положил ладони на ее острые, выступающие лопатки, на сей раз — осторожно и даже слегка боязливо.
— Кать, ты… правда разрешаешь?
— Да. Чтоб ты забрал с собой туда в часть, на память, мою… мою…
— Девичью честь? — подсказал он.
— Да нет…
— Ну… как это… девственность…
— Ох, да нет же! Мою любовь!
Дима попытался пошутить:
— А ты как же тут останешься, пока я буду служить? Без любви? Если я заберу ее с собой?
Катя не сказала ни слова, просто подняла лицо, и ответ он прочел в ее голубых глазищах, которые казались в тот миг бездонными. И в них были глубины такого огромного бесконечного чувства, которого хватило бы им на двоих на всю жизнь, а может быть, и дольше, чем на жизнь. И на детей бы хватило, и на внуков… и даже на много-много поколений вперед.
— Подожди минутку, Катюш, — шепнул он.
Хотел было разложить прислоненную к стенке раскладушку, но потом махнул рукой и просто бросил на кафельный пол старый полосатый матрас.
Катя присела на это полинявшее ложе и попросила:
— Все-таки отвернись пока.
Он, чувствуя странную слабость в ногах, облокотился о створку балконной рамы и закурил, выдыхая дым наружу. Глядел на горящее небо, которое, как ему казалось, теперь от его сигареты начало еще и дымиться.
С замиранием сердца прислушался к тихим шорохам у себя за спиной, пытаясь распознать их значение.
Вот еле слышное: стук-стук. Это Катя поставила на кафель возле матраса туфли.
Сегодня она была не в тех, растоптанных, так хорошо ему знакомых, а в новеньких и изящных, наверняка позаимствованных у Лидии. Вспомнилось: «Мамина помада, сапоги старшей сестры»… В чужой непривычной обуви Катюша слегка прихрамывала…
Вот легонькое «щелк-щелк-щелк». Это она расстегнула кнопки на юбке…
Сама расстегнула, по собственной воле, и это после того, как он, точно грубый бесчестный насильник, так жутко распускал руки. Расстегнула, вместо того чтобы отхлестать его по щекам, чтобы презрительно плюнуть хаму в лицо, ведь он заслужил именно это…
Лучше бы она испугалась и ушла…
Боже, что он делает! Что они делают!
Нет, что делает она! Она сама…
— Уже можно, мой Демон…
Катя не была для Димы первой женщиной. У него к восемнадцати годам уже имелся довольно богатый и разнообразный сексуальный опыт.
«В мужчины» его посвятила вполне зрелая замужняя дама, цинично заявлявшая:
— С девственником переспать — все равно что молодой картошечки первый раз в году покушать: можно загадывать желание, и оно сбудется.
Димка тогда, хоть и «на новенького», неожиданно для самого себя оказался вполне на высоте.
Одеваясь в чужой спальне после того первого в жизни урока секса, он поинтересовался:
— Ну, загадала желание?
Истомленная, разнеженная дама протяжно, капризным тоном ответила, обвив его шею полными руками:
— Загадала: хочу еще молодой картошечки, добавку. Так что останься со мной еще, Димулечка. Мужа еще долго не будет, у него переговоры, а после — банкет.
Он отстранился, хмыкнув:
— Это уже не по адресу. Я больше не девственник, а значит — и не картошечка. Приятно было познакомиться, пока!
…После этого случая, вполне уверенный в себе, Дмитрий Поляков менял партнерш легко и часто.
Был у него, однако, свой кодекс чести, и победами он не хвастал. Во всяком случае, имен вслух не называл.
Но, собственно говоря, и называть-то было особенно нечего: нередко он даже не спрашивал имени у девушки, жаждущей с ним контакта, еще чаще — спрашивал лишь для того, чтобы тут же забыть.
Иветта, Жоржетта… Маша, Даша, Глаша…
Блондинка ли, брюнетка, худая или полная, темпераментная или холодная — это не имело большого значения!
