В окно смотрела полная луна. Она легла на подушку, и Настя, истерзанная воспоминаниями, заснула в обнимку с холодно сверкающей ночной подругой. Среди ночи она ушла и оставила спящую одну.
Анастасия проснулась от мелодичного писка электронного будильника и поняла, что вчерашний день ушел вместе с луной в ту страну, куда уходят все вчерашние дни. Теперь нужно было подумать об опусе, заказанном Марком Самойловичем. Сегодня Насте очень хотелось писать стихи, но она помнила о старой, еще маминой, шубе, которая ждала „смены караула“, и не стала подвергать сомнению правила, по которым приходится жить.
На мгновение ее мозг озарила мысль: „А если бы мне предсказали, что жизнь закончится завтра, неужели я бы вот так же заставляла себя писать всю эту чепуху?“ Она оставила вопрос без ответа и, выпив чашечку крепчайшего кофе, села за стол.
Под стеклом лежала фотография полузабытого „японца“. За окнами восходило солнце, красное, неслепящее, напоминая флаг восточной страны, в которой Настя никогда не была, но о которой ей поведали Куросава, Акутагава, Камаки Курихара и древний автор эротических танков Рубоке Шо.
Как бы повинуясь взгляду своего „японца“, Настя взяла тоненькую, скромно изданную книжечку, поэтические строки которой всегда питали ее энергией, надеясь настроиться на творческий лад.
Рассыпалось ожерелье,
Слиняли кармин и сурьма.
В укусах твой рот,
А пышная некогда грудь
В царапинах от ногтей.
Ты вскрикнула,
Найдя рукою жезл.
И снова тишина
Глубокая,
Ни звука.
Волнуется красавица-таю,
Сумею ли ранг оплатить?
Не оттого ли удваивает стоны?
Ветер ласкает губами
Темно-алую щель.
Багровое небо
Набухло весенней грозой.
Ласточки сделали круг.
Так тяжелеет нефритовый ствол
В пальцах любимой.
Думал — печаль,
Оказалось — слеза.
Окунулся — узнал
Отраженье коралла
В зеленой воде.
Птицам
Встречи не суждены.
Ничто не сравнится с тобой.
Чиста и прозрачна
Нефритовых губ глубина.
Но больше всего ей нравилось пятистишие, графикой напоминающее утраченную главу „Евгения Онегина“:
С медленной нежностью
Входит в тебя…
……………….
……………….
……………….
Вдохновленная великой эротикой, она вывела на чистом листе бумаги:
Сказка первая.
„На восьмой день пятой луны рыбак Матиори возвращался к берегу. За его лодкой летела стая крикливых чаек. На фоне синего-пресинего неба птицы сверкали так, будто сами излучали серебристое сияние. Лучезарные птицы из дальнего далека.
Матиори вытащил лодку на песок, собрал сети и направился в сторону своей хижины. А птицы расселись на прибрежных камнях. Их было двенадцать, как бывает двенадцать зверей, составляющих цикл лет.
Чайки не сидели на месте, а как будто пританцовывали, перемещаясь с неуклюжей, но какой-то диковинной грацией с камня на камень. Были они необыкновенно крупные и красивые. Их перья были цвета лепестков, осыпающихся весной с персиковых деревьев.
Расправив крылья и распушив хвосты, птицы отряхивались и трепетали в каком-то непостижимом ритме. Матиори послышалось в трепете перьев позвякивание серебряных монет и дребезжание струн цитры.
Внезапно одна из птиц скинула с себя оперение. За ней вторая, третья.
Матиори ощутил, как наливается каменной тяжестью самая прихотливая часть его тела, как все его чувства невероятно обостряются.
На камнях стояли юные девушки. И никаких птиц, только обнаженные девушки и белоснежные перья, сброшенные с плеч, на песке.
Стройные ноги, беломраморные бедра, округлые ягодицы, будто выточенные из кости, нежные хризантемы грудей, увенчанные розовыми недозрелыми пестиками. О чем-то воркуя, девушки помогали друг другу собрать волосы в прекрасные прически.
И от зрелища развевающихся волос у рыбака перехватило дыхание.
По-птичьи пронзительно гомоня, девушки вошли в холодную воду.
Они заплыли далеко в море, даже крики почти стихли, превратившись в обычный птичий щебет.
А на камнях снежными сугробами остались белеть охапки перьев. Матиори подкрался к ним поближе и разглядел, что перья были самые обыкновенные.
Матиори поднял одно из птичьих одеяний и спрятал поодаль под большим валуном. А сам спрятался за другой, самый крупный на этом участке берега камень и стал ждать.
Девушки ничего не видели. Они еще долго плавали далеко в море, потом стайкой вышли на берег. Их нежные белые тела порозовели от холодной воды. Длинные пряди, выбившиеся из причесок, облепили фигуры темными полосами, по которым струилась вода.
Одна за другой девушки скользнули в свои перья и, вновь обратившись в птиц, разом поднялись в воздух. Они полетели в открытое море, туда, откуда и явились.
Все, кроме одной.
Хрупкая дева, плача, стояла на камне и в смятении смотрела вслед подругам. А те даже не заметили, что ее нет среди них. Плавно рассекая крыльями прозрачный воздух, они летели к линии горизонта.
Потерянно заглядывая в расщелины между камнями, девушка бродила по мелководью. Она кружила и кружила вокруг камня, на котором скинула свою белоснежную одежду, заходила все дальше и дальше, не переставая при этом плакать.
В своих поисках девушка вскоре набрела на рыбака. Она испугалась, но не слишком. А Матиори охватила дрожь от той непосредственности, с какой совершенно нагая девушка, ничуть не стыдясь этой наготы, подошла к нему и спросила:
— Ты тут одежды из перьев нигде не заметил?
Ни груди она не прикрыла, ни пупка, ни прочих прелестей, вызывающих озноб. На какое-то мгновение он онемел. Потом помотал головой:
— Нет.
Он не смел даже разом оглядеть ее всю, некая странная сила отводила его взгляд от девушки. Но стоило ему оторваться от видения, как взгляд снова искал его. Так, почти украдкой, рыбак разглядел, что у девушки глаза переспелой вишни, легкие, как порыв ветра, волосы, а подмышки и низ живота покрыты темными волосками, нежными, как пух едва оперившегося вороненка.
И, словно озарение, явилась мысль, что никогда и ни за что не вернет он этой девушке ее оперение. Он уведет ее к себе в хижину. Не уговорами, так хитростью, даже обманом. В ней, только в ней его спасение. Со светом, который исходит от нее, ему не угрожает никакая тьма, ни в какую из лун года. С ней он избавится от тоски, от усталости, с ней он обретет цель.
