К его изменам к тому времени она, кажется, привыкла.
– Заведи себе кого-нибудь, – предложила ей Настя.
Саша насупилась. Наверное, она не умела «заводить» – она умела влюбляться, и наши циничные советы, наши лихие истории были ей не то что неприятны, она просто замыкалась в себе, отстранялась.
– Тебе нужно с кем-то срочно переспать! – заладила Настя.
Я пнула ее ногой. Тогда Саша уже придумала и сшила платье для моей младшей двоюродной сестры на выпускной. И когда все девочки пришли в школу либо в чем-то дурацком, либо в дорогом, женском, наша Алена поразила даже меня. Строгое сверху, с круглым вырезом под горлом и длинными рукавами платье завершалось очень короткой юбкой-розой. Платье было черным, и к нему мы приделали мамину брошь. Худенькая Алена, с трогательными ножками-стебельками была самой красивой на балу. Все родственники гордились ею, а я гордилась Сашей.
Она же как будто и не поняла, за что ее хвалят – просто сделала то, что умела.
Саша пошла по рукам. Тетка, подруга тетки, коллега подруги, дочь подруги подруги…
И первое, что Саша сделала на свои деньги, – купила дорогие сапоги и сумку. Такие дорогие, что удивилась даже Настя.
– Мне больше ничего не понравилось, – сказала Саша.
Несомненно, каждая из нас придумала бы целую историю, уверяла бы, что нельзя стать богатой, если экономишь на себе, и что эти сапоги – залог скорого благополучия и процветания.
А Саше просто ничего больше не понравилось. Для нее странным образом не существовало ничего уродливого, грязного, глупого, низменного. У нее были особенные фильтры, которые все это отсекали.
Как выяснилось много позже, у нее было два одинаковых черных свитера от Донны Каран, черная водолазка от Гуччи и несколько черных футболок от Москино. Весь ее гардероб. Брюки и джинсы она шила сама.
Саша считала достойным внимания только красивое, талантливое, добротное.
Никита же, наоборот, был в этом смысле очень небрежен – он словно и не замечал, что живет в унылом квартале, в противной квартирке, которую Саша преобразила, но этого он, казалось, так и не увидел. Он покупал еду, которая была отвратительной, а если хотел секса – мог переспать с кем угодно.
Однажды я встретила его с настоящей женщиной-гоблином: низкорослое существо без шеи, с ногами без изгибов, с руками-кувалдами.
Было в нем это странное безразличие – он не воспитывал в себе чувство прекрасного.
Саша научила его жить. Сказала, что жить надо сейчас, а не завтра. На последние деньги.
Мы все знали, что когда-то Никита был очень бедным. Он ходил в школьной форме весь день, потому что у него были одни брюки – их берегли для особых случаев. Они с бабушкой ели перловую кашу с кильками в томате – даже страшно вообразить эту бурду.
Никита воровал стержни из ручек, когда у него кончались чернила.
Он рассказывал мне, как в четырнадцать продал машину доброго и ленивого соседа, а разницу забрал себе.
Тогда он понял, что деньги можно делать из ничего – и это был восторг человека, у которого ничего нет. Не нужны мамы. Не нужны папы. Не нужно получать образование.
Он ездил в Германию за машинами и убивался за каждый пфенниг. Он был корифеем торга.
И в конце концов он сторговался с Викторией.
Саша к тому времени почти успокоилась, сочинила правило, по которому не запрещено платонически влюбляться: Саше – в Хью Джекмана, Никите – в Викторию.
У нее было много работы и она почти не ходила с нами в люди, поэтому Виктория казалась ей такой же недостижимой, как далекие звезды Голливуда.
Никита ненавидел оправдывать свои поступки, поэтому просто уехал с Викой на море.
Мы сначала не могли понять, отчего же она согласилась, но Вика все пояснила сама. Ей захотелось оторваться. Узнать, каково это – быть молодой и беззаботной.
Никита мог ей это предложить – и она взяла по сходной цене. Поставила только условие – отель пять звезд на Кипре. Хорошая машина напрокат. Новый купальник от Кастельбажака.
И Никита уехал, не сказав Саше ни слова.
Мы оборвали ее телефон. Мы стучали в дверь. Расспрашивали соседей. Настя искренне волновалась. Даже поплакала.
Саша объявилась на третий день и сказала, что изменила Никите.
– Как это было? Как это было? – кричали мы, но она только пожимала плечами.
Был у нее один поклонник, Миша. С нашей общей точки зрения – скучный тип, но Саша клялась, что он остроумный и знает так много, что даже кружится голова.
Если бы не было Никиты, Саша встречалась бы с Мишей.
В этом был определенный расчет – Миша жил в собственной квартире.
А Саша – и это была еще одна причина, по которой она не хотела расставаться с Никитой, – устала жить с родителями.
Я бывала у нее дома.
Ее мать была самопровозглашенным тираном. Вооружившись пронзительным голосом, истериками, ипохондрией и обидчивостью, она подавила сопротивление родных и установила единовластие.
Саша любила ее. Мать любила Сашу. Но Агния Богдановна не умела считаться с чужим мнением.
Мы сидели у Саши в комнате, рассматривали ткань, из которой Саша собиралась сшить себе платье. Зашла Агния Богдановна – конечно, без стука. Деликатный отец Саши, Евгений Владимирович, по десять минут шуршал у порога, робко царапал дверь, покашливал, пока Саша не выходила из себя:
– Папа! Ну заходи же!
Агния Богдановна врывалась, как налоговая полиция.
– Что это такое? – возопила она.
– Это материя, – ответила Саша.
Агния Богдановна нахмурилась.
– И что?! – фыркнула она. – Ты будешь это носить?
– Не исключено, – Саша уже теребила пальцами губу, как делала всегда, когда волновалась.
– Этот цвет тебе не идет! – постановила Агния Великая.
– А мне кажется… – встряла я, но меня немедленно заткнули. Я была младшей фрейлиной, и слова мне не давали.
– Мама, мне идет этот цвет. Он всем идет.
– Да ты с ума сошла! – вздрогнула Агния Богдановна. – Ты и так бледная как поганка, а с этим цветом у тебя вообще лица не будет!
– Мама, тут я дизайнер, ладно? – закипела Саша.
Они ссорились так долго и безнадежно, что я потихоньку ускользнула, и Саша отловила меня в дверях.
– Не уходи, – попросила она.
– Ужинать! – ударом гонга разлетелся вопль Агнии Богдановны. – Ты куда собралась?! – накинулась она на меня. – Я для кого все это готовила?!
Это была очень дружная семья. Они полюбили даже меня, которую видели три раза от силы. Агния Богдановна всегда слала мне приветы.
Но Саша больше не могла жить с ними. Мать мечтала превратить ее в комнатную собачку, которая дрожит при виде чужаков, а при мысли об открытых пространствах, где растет трава и светит солнце, писается под себя.
